Берег мой ласковый. Павел Кренев

и спросила:

      – Ак, ты-то, мужичок, чево делать удумал? Один ведь. Али ко мне пойдешь, к бабушки своей? Я тебе и рада буду, парнишечку. Да и матка твоя мне заказывала тебя приютить.

      Егорко поглядел по сторонам, фыркнул пару раз, как деревенский мужик бы это сделал, потом сказал решительно:

      – Не, баба, я к маме пойду. Не могу я без мамы, заскомнал я…

      Феклиста вызняла кверху руки, шлепнула ладонями по коленям.

      – Поглядит-косе на его, на шаляка! Куды удумал! В сюзёмок хошь! Один!

      – Куды ишше? Мама-та ведь тамогде.

      – А не пушшу я тебя, парень. Один-то по лесу как пойдешь? Зверье тамогде, ведмедя! Страшшают оне… Замнут, да и все…

      – А и страшшают, дак чего? Пойду, да и пойду, дойду всяко! Всяко не замячкают меня…

      – А дороги-то не знашь, окаянной! Уведет лешой куды-нинабудь. Загинёшь один-то!

      – А я, баба, по следам косарьим пойду. Натопали всяко благошко, пятнадцать человек, заметно всяко…

      Феклиста посидела, повсплескивала руками.

      – Разумник нашелсе едакой! По следам… Оголодашь тамогде в дороги, замрешь с голоду под кустом…

      – Ак, ты, бабушка, положи мне кусок какой… Да и я дома у мамы поишшу. Мама всяко уж оставила.

      – Не знай, чо и делать с тобой? Удумал чего не надоть, бедошник… Ты топорик положи в пестерек, да ножик, как без их?

      Феклиста с растерянным видом посидела опять, поразмышляла. Ей не удавалось предостеречь от неразумного поступка своего непослушного, самовольного внучка, идущего прямо в пасти лютого зверья. Она бормотала тревожную ругань и все всплескивала руками.

      А Егорко твердо сказал:

      – Выйду рано утром. А сёдни, баушка Феклиста, байну бы затопить.

      И он знал, и Феклиста знала, что ни один мужик в деревне не начнет серьезного дела, не помывшись в бане. Обычай таков. И отец его также всегда поступал.

      Бабушка с трудом, с кряхтением, с хрустом в древних косточках поднялась с бревнышка. Махнула старой ручкой.

      – Решил, дак уж чого. Ташши в байну воду, да дрова, у мня-та, мил чоловек, мочи некакой нету… Натаскашь, дак крикни, я приду, стоплю.

      И пошаркала к своему дому. Оглянулась на секундочку и сказала негромко с неприкрытой гордостью за внука:

      – Мужичок стал… Ишь, сам все решат…

      Покачала седой, старой головой и, ступая к дому, добавила:

      – Без батька теперь дак, куды деваться.

      И утерла слезу кончиком платка.

      Егорко долго тюкал колуном по чуркам, пока наколол дров на три охапки – этого хватало, чтобы натопить байну до крепкого жара. Отцовский топор был тяжел. Выздымать его над головой было непростым делом. Да и удары по чуркам не попадали в одну точку. Приходилось тюкать по многу раз, чтобы располовинить каждую чурку, а потом расчетверить. Отнес поленья в предбанник. Начерпал порочкой воды из колодца, залил чугунный бак, что был встроен в булыжную кладку черной банной печи. Это для горячей воды. Принес еще два ведра холоденки для самой помывки. Поставил в предбанник.

      Слазил