Матросы. Аркадий Первенцев

утонула его небольшая фигурка. Можно закрыть глаза, поудобней положить руки и сделать вид, что ты полностью погрузился в музыку. Недавно приняв командование флотом, прошлое которого украшали такие гиганты славы, как Ушаков, Сенявин, Нахимов, новый командующий старался не только поддерживать добрые традиции, но и не уронить свое имя, известное черноморцам по недавней войне.

      Как к командующему флотом к нему только-только еще привыкали, изучали его, сравнивали с прежним командующим, героем обороны Севастополя, серьезно заболевшим и занимавшим теперь скромное, почти пенсионное место. Нельзя сказать, что новому комфлота легко было завоевать авторитет, так органично приросший к его знаменитому предшественнику.

      Черкашин после классических арий перешел на «Застольную офицерскую», аккомпанируя себе на хорошо настроенном «дитриховском» пианино.

      – Что он, певец или офицер? – буркнул Михайлов, член Военного совета, которого начинал раздражать не только слащавый голос Черкашина, но и вся обстановка, сложившаяся в салоне.

      – Певцу и самому, наверное, приятно. Имейте снисхождение к чужим слабостям, Андрей Андреевич, – не меняя позы и приподнимая веки, ответил комфлота.

      Михайлов пожал плечами, допил стакан чаю, встал и поднялся на палубу. У башни главного калибра приютились Лаврищев и Ступнин. Последний участвовал в походе как дублирующий командир крейсера.

      – Что же ты, Лаврищев, притащил этого меланхолика, ошвартовал его возле инструмента, а сам теку? – бурчливо пожурил Михайлов.

      – Захотелось, товарищ адмирал, покалякать со старым другом.

      – Кадры обвораживаешь? Ладно.

      Лаврищева недавно перевели с Балтики. Этому молодому и статному адмиралу сопутствовала добрая морская слава, которой он не кичился, держался скромно, предупредительно, постепенно знакомясь с людьми и надежно прибирая к рукам вверенное ему соединение. Совсем недолго служил он на юге, на капризном флоте, как его иногда отрекомендовывали, но уже сумел расположить к себе товарищей по службе.

      – О чем же у вас беседа? – пробасил Михайлов.

      – О матросе, товарищ адмирал.

      Из-под козырька фуражки Михайлову улыбались веселые молодые глаза Лаврищева.

      – Чем же он перед вами провинился?

      – Совсем наоборот. Ступнин расчувствовался и решил пропеть гимн матросам.

      – А вы не подшучивайте над Ступниным, – сказал Михайлов. – Я его понимаю. Разве он вас агитирует? Нам всем нужно помнить и других убеждать, какое сокровище наш матрос. Мы-то знаем эту силу. А на суше мало кому ведом тяжелый матросский труд. Видят ленточки, круглую шапочку, клеш. А возьмите матроса – как он свою личную судьбу решает? Наблюдал не раз. Решает продуманно, без опрометчивости. На корабле характеры вырабатываются стойкие, ножом не уколупнешь… – Повернулся к Ступнину: – Люблю и я, грешник, матросню, Михаил Васильевич. Кстати, зайдите ко мне, когда набеседуетесь, небольшое дельце хочу обсудить.

      Ступнин