Мифы о русской демократии, грязи и «тюрьме народов». Владимир Мединский

запретить его книги о России. Чем сильно добавил ему популярности в кругах отечественной интеллигенции

      В этот период В. И. Ленин неформально руководил большевистской фракцией IV Государственной думы. При пересечении границы империи Ульянову грозил арест, поэтому роль «серого кардинала» фракции он исполнял то из Цюриха, то из Лондона.

      Ленин направлял деятельность депутатов-большевиков, регулярно переписывался и встречался с ними, давал им советы по любому поводу и, как видите, даже составлял тезисы выступлений. Чтобы народные избранники не «пороли», как говорится, излишней отсебятины.

      Тем, кто рассуждает о «тюрьме народов», обычно невдомек, что впервые назвал Россию «тюрьмой» французский писатель и путешественник маркиз Астольф де Кюстин (1790–1857).

      Книга Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» впервые увидела свет в Париже. На русский язык ее не переводили до ХХ века, но французским языком в царской России владело все дворянство (даже лучше, чем родным русским) и все образованные люди того времени (гораздо совершеннее, чем в наше время – английским). Из этого опуса российский читатель узнал много любопытного о своей стране. Оказалось, что «сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора»[63]. Вот и получается, что поскольку у Николая I хранятся ключи от тюрьмы, то кто он? Правильно! Он – «тюремщик одной шестой земного шара».

      Наша интеллигенция с упоением начала повторять почти готовые афоризмы: «Россия – тюрьма», «Император – тюремщик России». Не участвовать в легком интеллектуальном диссидентстве было, конечно же, очень неинтеллигентно. Благодаря частому повторению и постоянному цитированию образ России как «тюрьмы» вошел в русский язык в качестве метафоры.

      При этом де Кюстин вообще ничего не говорил о межнациональных отношениях. Тем более он не осуждал угнетения нерусских народов империи да, похоже, и ничего о таком положении не знал. Если учесть, что маркиз просто с упоением хватался за любую, даже самую незначительную возможность сказать о России хоть какую-нибудь гадость, это очень характерно. Если уж Кюстин ничего не сказал о национальной политике Российской империи, значит, действительно не нашел, к чему прицепиться. А мужчина он был въедливый.

      Удивительно, но к самому русскому народу – в смысле к простонародью, маркиз относится очень неплохо. «Национальное для общества, – не устает повторять он, – то же, что природное для местности; существуют первобытная краса, сила и безыскусность, которые ничто не может заменить»[64]. Может, и тут дело не столько в политике, сколько, скажем так, в чисто физических характеристиках народа?

      То-то он с откровенным восторгом живописует именно ВНЕШНОСТЬ крестьян. Ни культуры, ни психологии, ни поведения – ничего этого, не зная русского языка, он не ведает. Но с удовольствием описывает «античные» профили крестьян, их мускулистые тела и «восточную негу» крестьянок.

      Говоря о «России-тюрьме», Кюстин имел в виду

63

Кюстин А. Россия в 1839 году. М., 2000.

64

Там же.