Ралли Родина. Остров каторги. Максим Привезенцев

же приказал себе собраться и ни словом, ни жестом не выдавать легкого своего потрясения от увиденного и услышанного.

      «Ежели всему сказанному про здешние места верить, можно было и не ехать никуда: мне и Суворин из «Нового времени» про остров рассказывал столько, и другие тоже. Но раз я тут, надо со всеми поговорить, выспросить, кто что думает, и только тогда какие-то выводы делать… но первое мнение уже, похоже, есть. Начало моему «обследованию», стало быть, положено».

      Тут Антон Павлович услышал стук копыт и ржание лошадей. Обернувшись на звук, литератор увидел, как по улице едет крытая повозка, запряженная двумя гнедыми. На козлах восседал рыжий паренек лет двенадцати-тринадцати в опрятной рубахе, не заправленной, однако, в серые мешковатые брюки. Мальчишка что есть силы стегал кляч, а те жалобно ржали, но покорно мчались во весь опор.

      – А вот и Карл Христофорович летит-с, – сообщила домоправительница, снова появляясь на крыльце.

      Чехову почудилась в ее голосе легкая, едва уловимая неприязнь – как будто женщина не слишком-то любила человека, едущего в крытой повозке.

      – А Карл Христофорович это, часом, не…

      – Ландсберг, – довольно резко сказал Ракитин.

      Он пристально посмотрел на Чехова:

      – Слышали же о таком?

      – Это тот офицер, который сослан за двойное убийство? – припомнив рассказ Суворина, уточнил литератор.

      Ракитин кивнул.

      – Он самый.

      Чехов снова перевел взгляд на повозку, которая к этому моменту уже остановилась неподалеку от сгоревшей казармы. Рыжий мальчишка, что сидел на козлах, как раз помогал пассажиру спуститься на землю.

      – Чего это он хромает? – прищурившись, спросил Чехов.

      – Ногу подвернул, на охоте, – сказал Ракитин.

      – Убийце дают ружье? – удивился литератор.

      – Этому – дают, – неотрывно глядя на Ландсберга, кивнул офицер.

      Карл Христофорович оказался статным, красивым мужчиной около тридцати пяти лет, с кручеными черными усами и черной же шевелюрой, формой похожую на крону вяза в летнюю пору. Выглядел Ландсберг усталым, но почему-то не возникало ощущение, что это его обычное состояние. Напротив, по движениям рук, головы, всего, что не касалось несчастной ноги, подвернутой на охоте, угадывался человек энергичный, которому просто следовало немного отдохнуть.

      Проковыляв к толпе заключенных, Ландсберг остановился в некотором отдалении от каторжан, уперев правую руку в бок, а левой помахав кому-то из погорельцев. Толпа зашевелилась и вскоре извергла из себя помятого мужчину с повязкой на левом глазу. Выйдя на встречу к Ландсбергу, каторжанин едва заметно поклонился вновь прибывшему и что-то спросил – что именно, Чехову не позволило расслышать солидное расстояние. Карл Христофорович ответил собеседнику, и тот обернулся к толпе, вытянул шею и окинул люд взглядом.

      – Тамара! – послышался Чехову его гортанный крик.

      Литератор было решил, что ему показалось, но тут из толпы вышла женщина – та самая, после пожара овдовевшая и потерявшая дочь. Ландбсерг веско кивнул