также портреты Бунина, выполненные Георгием Пожидаевым
124 (1934 г., Париж, собрание Р. Герра), художником достаточно преуспевавшим, но малозначительным в истории искусства, и учеником Репина Михаилом Вербовым
125, считавшимся весьма востребованным на Западе салонным портретистом. Перьевой портретный набросок Бунина, исполненный Малявиным (1924 г., бумага, тушь, НГА, Ереван) – опять-таки одним из учеников Репина, интересен главным образом тем, что на нем писатель изображен без бороды, а лишь с усами. Изменение внешности у Бунина в начале 1920-х гг. – от покрытого растительностью лица к гладковыбритому – проходило через стадию ношения усов, что зафиксировано на фотографиях того времени
126. Эпоха арт-деко (1920-е – 1930-е гг.) революционно изменила моду на одежду и внешность. Женщины стали ходить с открытыми ногами, мужчины предпочитали бриться. Пышные усы и бороды всех фасонов и размеров, столь распространенные в предреволюционную эпоху, напрочь вышли из моды, став в общественном сознании знаковым атрибутом внешности стариков и оригиналов. Несмотря на свою декларируемую неприязнь по отношению к любым «новым веяниям» – «в <…> бешенство, если не большее, приводили его разговоры о современном искусстве. Для него даже Роден был слишком “модерн”»
127, – Бунин все же радикально преобразил свою внешность, что, несомненно, явилось своего рода данью времени. И хотя социальный статуса Бунина изменился, он попал в разряд беженцев, людей, зависящих от «чужих денег» и «услуг посторонних», для которых «получить субсидию или подачку почиталось лестным», писатель по-прежнему держался за имидж «барина», хранителя и представителя настоящего русского духа и быта. При этом бунинское «барство» да «дворянский апломб» по сути своей носили характер бережно хранимых «исторических реликвий», ни в коей мере не являясь формой выражения правоконсервативных убеждений, которые ему упорно приписывали.
Следует отметить, что если Бунин и декларировал неприязнь к позированию, то на фотопортреты как дореволюционного, так и эмигрантского периодов она не распространялась. Судя по их количеству, всю свою жизнь писатель охотно позировал перед объективом фотокамеры, в том числе и в солидных фотоателье. На постановочных фотографиях, начиная уже с конца 1920-х годов, Бунин часто являет собой стереотипно-возвышенный образ «артиста»128. Хотя подобного рода репрезентация собственной персоны была со стороны Бунина акцией тщательно продуманной, возможно, он все-таки чувствовал порой ее излишнюю, для писателя, напыщенность. Так, например, Андрей Седых, рассказывая о нобелевских днях в Стокгольме, выделил его саркастическую реплику на счет собственных портретов: «Фотографии Бунина смотрели не только со страниц газет, но и из витрин магазинов, с экранов кинематографов. Стоило Ивану Алексеевичу выйти на улицу, как прохожие немедленно начинали на него оглядываться. Немного польщенный, Бунин надвигал на глаза барашковую шапку и ворчал: – Что такое? Совершенный успех тенора»129.
На пороге своего шестидесятилетия Бунин, как видно из фотографий, превратился
