Расстрельное дело наркома Дыбенко. Владимир Шигин

свел счет со своим старым недругом. При переиздании же мемуаров в 60-х годах над Павлом Ефимовичем уже витал ореол жертвы сталинского произвола, а сам Н.А. Ховрин был в слишком преклонных годах, чтобы начинать разоблачать Дыбенко, не имея при этом к тому же никаких реальных доказательств. Впрочем, кое-что Н.А. Ховрин нам все же поведал.

      Ну а теперь вспомним в этой связи показания Дыбенко на допросе в 1938 году, когда он признал факт того, что был завербован как осведомитель именно лейтенантом Ланге. Имя штурмана всплыло тогда совершенно неожиданно.

      17 мая 1938 года, на допросе П.Е. Дыбенко, следователь не обошел вниманием весьма немаловажный вопрос: каким образом Дыбенко удалось скрыться от разоблачения после Февральской революции? На это Дыбенко ответил следующее: «Обстоятельства сложились для меня в этом отношении очень удачно. Все же, несмотря на это, я всю жизнь вплоть до ареста боялся разоблачения. В момент Февральской революции восставшие матросы убили Ланге вместе с другими 15 офицерами этого корабля. Таким образом, единственный живой свидетель исчез. В том же 1917 году моряки в Гельсингфорсе разгромили и сожгли здание, где помещалось охранное отделение, в котором чаще всего бывал с моими материалами старший лейтенант Ланге. Таким образом, я предполагаю, были уничтожены все документы, обличающие меня. Среди моряков, симпатизирующих большевикам, я пользовался славой революционера, арестовывавшегося, преследовавшегося царским правительством и это дало мне возможность в первые же месяцы после революции выдвинуться на пост председателя Центробалта, а после Октябрьской революции на пост Наркома Морских Сил».

      На допросе Дыбенко заявляет, что и убийство Ланге, и поджог охранного отделения в Гельсингфорсе стали для него счастливой случайностью и что ни к тому ни к другому он не приложил свою руку. Данное утверждение сомнительно. Относительно убийства Ланге мы уже говорили выше. Что же касается поджога охранного отделения в Гельсингфорсе, то, по-видимому, оно было организовано или Дыбенко, или другими такими же, как он, еще неразоблаченными провокаторами, с целью сокрытия своих преступлений перед матросами. Для Дыбенко уничтожение охранного отделения являлось вопросом жизни и смерти, и он наверняка сделал все возможное, чтобы уничтожить все улики. Поэтому думаю, что, говоря, что после Февральской революции «обстоятельства сложились для него в отношении возможного разоблачения очень удачно», Павел Ефимович, по своему обыкновению, лгал. Не обстоятельства сложились удачно, а сам Дыбенко сделал все от него зависящее, чтобы они сложились именно так, как ему было нужно.

      Но, думается, говоря о том, что после смерти Ланге о его провокаторской роли больше никто не знал, Дыбенко обманывал следствие. На самом деле о нем, как об агенте, должны были знать и вышестоящие над Ланге офицеры контрразведки. Что стало с этими, слишком много знавшими, офицерами, мы не знаем. Вполне возможно, что все они в скором времени были физически устранены боевиками Павла Ефимовича.