Лекции по истории средних веков. В. Г. Васильевский

греческой литературы. Потом Юлиан перешел к философским занятиям и вынес из них полное отречение от христианства, если только он был когда-нибудь отчасти предан ему.

      От философов того времени, главным образом Максима Эфесского, узнал он тайное учение неоплатоников, искусство узнавать будущее и «приближаться» к богам при помощи молитв и экстаза. Когда Максим увидел, что Юлиан вполне поддался чарам нового мистического политеизма, он, чтобы закончить его обращение, поручил это «дорогое детище философии», как его называли, элевзинскому иерофанту, который посвятил его в таинства. Это было как бы крещение вновь обращенного. Из философских занятий Юлиана выработалось своеобразное религиозное мировоззрение.

      Вот и все, что мы знаем о том, как совершилось обращение Юлиана к язычеству. Оно не было случайным ударом, который сразу меняет человека. Оно совершалось медленно, постепенно, и мы можем восстановить его ступени. Очень вероятно, что Юлиан в сердце с самого раннего возраста носил инстинктивную симпатию к старой вере; гордость его как грека убеждала его в том, что боги, которым Греция так долго поклонялась, истинные боги. Он еще больше приблизился к ним, когда слушал уроки лучших риторов, когда читал лучшие произведения греческой литературы. Но все ученые теперь согласны, что занятия философией, завершив его религиозное воспитание, утвердили в уме решение возродить и восстановить язычество. Само преподавание, сам характер философии отвечали известной потребности его души, которой не могло удовлетворить христианство. Это преподавание состояло не только в смелой метафизике, в смешении тонких рассуждений и смелых мечтаний, способных вскружить голову; оно обещало научить средству сближения с божеством, приблизиться к нему или приблизить его к себе, услышать его голос в сновидениях или оракулах, узнать от него самого его природу и его волю. Вот чего Юлиан не находил в христианстве; его догматизм казался ему холодным, а многие души не могут обойтись без чар откровений и экстаза. В этом причина возникновения многих мистических сект в недрах самого христианства. Та же потребность толкнула Юлиана в объятия Максима Эфесского и его друзей. Многие (в особенности философы XVIII века) очень ошибаются в мотивах обращения Юлиана в язычество. На этот факт смотрят, как на революцию здравого смысла против крайностей суеверия. Ничего подобного: гораздо больше было суеверных обрядов в учении Юлиана, чем в христианстве, и если он предпочел язычество, то вовсе не от того, что находил слишком мало сверхъестественного в христианстве.

      Юлиан, говорим мы, никогда не был искренним христианином, а необходимость в продолжение 20 лет скрывать свои убеждения еще более вооружила его против новой веры. При христианском дворе он не видел ничего, что бы оправдывало обещания о пришествии «золотого века», который принесен христианством. Он видел те же жестокости, ту же кровь, ту же ложь. Но что всего более восстановило его против христианства – это то, что оно