Поле сражения. Станислав Китайский

молодайка плюнула проходившему мимо неё Черевиченке в лицо, крикнула:

      – Умылся, гадюка? Вот те! – она подняла из-под ног комок земли и запустила в пленного, но не угадала, и комок сбил фуражку с конвоира.

      В толпе захохотали. Но кто-то последовал примеру молодайки, и в пленных полетели палки и камушки.

      – Бей краснопузых!

      – Камнем его, камнем!

      – Отста-вить!

      – Зафитили Петре-то! Чё смотришь?

      – Осади! Стрелять будем!

      Толпа теснила конвоиров и пленных, кто-то кому-то съездил по сопатке, завязалась драка.

      Пленный, бурят, арестованный где-то в попутном улусе, оценил выгодный момент, юркнул в толпу, пробился сквозь неё и побежал к обрыву. Пуля догнала его. Он остановился, круто развернулся и с широко раскрытыми раскосыми глазами тычками пошёл назад на толпу.

      Заверещали, завыли бабы, шарахнулись кто куда.

      Стрельнувший конвоир лихо выбежал навстречу буряту и в упор от бедра выстрелил ему в живот. Тот зажал рану руками и упал лицом в пыльную траву.

      Конвоиры прикладами наводили порядок в колонне. Если пленные падали, ударами сапог заставляли их подниматься и шагать.

      – Тяа-тяааа! – закричала недалеко от Машарина девушка в ситцевой, мелкими цветочками, блузке и кинулась расталкивать толпу. Машарин узнал Аню Тарасову и еле успел выдернуть её оттуда.

      Она кричала и била его твёрдыми, как камушки, кулаками. Тогда он обхватил её и прижал к себе.

      – Не кричи! Они и тебя…

      – Пусти-и! Пусти меня, слышишь!

      – Не кричите. Мы поможем им. Только не сейчас.

      – Ааа! Это ты? – вскрикнула, будто очнулась, Нюрка. – Это тыы? Телеграмму дай! Послушалась змея подколодного!

      – Не надо об этом! – он прижал её голову к груди так, что она не могла больше орать. – Успокойтесь и слушайте. Если бы они получили телеграмму, не попались бы. Сегодня же сходите на свидание к отцу. Он должен вам всё рассказать. А сейчас будьте разумной. Я отпускаю вас, но не кричите. Или кричите, но не про наш разговор. Понятно? Всё.

      Девушка продолжала всхлипывать, но уже тихонько.

      Толпа вокруг галдела и не расходилась. Теперь, когда обоз прошёл, стоявшие возмущались жестокостью конвоиров, жалели убитого, причитали, сокрушались, качали головами.

      Вдруг как-то разом все увидели Машарина, и в его адрес понеслись выкрики, полные злобы и угроз.

      – Уходите! – сказала ему сквозь слёзы Нюрка.

      – А эта падла хороша-аа! Отца родного убивают, а ей хошь чё! Обнимается с убивцем! – кричала давешняя молодайка. – За косы паскуду и в Лену!

      – И то – убивец! – сказал горбоносый старик о Машарине. – Они всё затеяли, живоглоты клёпаные!

      В приленской тюрьме, проходившей когда-то по разряду пересыльных, одиночных камер не было, и как ни не хотелось Черепахину держать комиссаров вместе с другими заключёнными, чтобы исключить всякое руководство с их стороны, но пришлось – мест не хватало.

      – В третью их, – приказал он Грабышеву.

      Грабышев нюхом старого