Маникюр на память. Александр Мамлюк

эту кнопочку и чуть отстранился, подозревая, что оттуда что-то может выскочить вроде чертика. Но чертик не выскочил даже из его собственных штанов. Это была бедная воспитанная девочка, и ему повезло; без миноискателя он мог бы нарваться на такой фугас, что и Люциферу не снился, и бежал бы он тогда по лужам со скоростью, завидной даже светлячку, в интимном парении налетевшему ночью не на светлячка, а на тлеющий окурок.

      Увидев на лице незнакомки растерянность, он обнаглел, вошел в роль и задал вопрос: «Почем стоя?» – рукой указывая на зонтик для страховки. Девочка оглянулась на стоявших недалеко ребят, решила, что отнести вопрос к зонтику будет благоразумнее и ответила: «Двадцать рублей» – и с облегчением решила, что деликатно избежала дальнейшего унижения. Она с трудом переборола желание умчаться вскачь, прочь от почерневшей ехидными улыбками шпаны, и стала тихо-тихо, незаметно даже для себя, на рессорных мягких ногах уходить, и ушла уже, но ее догнала и вонзилась в дрожащую липкую спину, как ржавый гвоздь в крышку гроба, фраза: «За двадцать рублей я мумию египетского фараона изнасилую». В этих обстоятельствах шутка, достойная фюрера фашистов.

      Весь мир смотрел и надеялся, что немцы сожгут только свою литературу: Гете, Гейне – на этом костре они сжигали уже культуру. Неважно, на каком языке написана книга, – перевод костра ясен всем. Радость силы, пожирающей буквы разума. Борисенок был сильным не по возрасту – он был прирожденным вором по характеру. Но никогда не общался с блатными, не верил их байкам и знал, что деньги разрушают даже горы. Он с удовольствием ел здесь хлеб и лук, но ни за что не хотел романтики тюремных нар с полным набором кайфа и марафета. Он научил одну соседку писать, как мальчики, и во время этих упражнений некоторые его приближенные могли это наблюдать, спрятавшись за забором. Действие по зрелищности превосходило гладиаторские бои. Помпей не мог придумать такое. Такие были развлечения…

      Девочка-соседка подметала общий двор и помогала матери чем могла. Однажды она потеряла деньги, когда ходила в магазин. За это ее мать выгнала из дома в чем сама ее родила. Та, не зная куда провалиться от стыда, забежала в общий туалет, не имевший дверей; само здание было, скорее, памятником бренности человеческого существования, чем символом солидарности населения. Все знакомые сплетницы (а незнакомых среди них не бывает) столпились вокруг и языками навешивали новые двери на бесхозное здание: вперед стали протискиваться их мужья и вообще всякий сброд. Жены стали честными – ведь они такого в детстве не допускали. Толпа, гудя и шаркая галошами, двигалась к сжавшейся в углу от слез и стыда, не знающей, что ей сначала прикрывать…

      Но тут возник Борисенок в проеме дверей. Он расставил руки и упер их в косяки, как будто хотел удержать двери отъезжающей электрички – распятие не означает запрет. Но этот черный «воришка» не собирался никого сюда пускать, слов он не мог говорить. Но осыпались из-под его рук изъеденные шашелью кусочки древесины. Артерии пульсировали на виске, шее и даже на вздутых эстуариях босых