Будь моим сыном. Дарья Жаринова

когда телефон снова завибрировал. Номер скрыт. Мирослава открыла сообщение и прочитала: «Зря ты, девочка, во всё это лезешь. Твоя жизнь стоит намного дешевле». Она вздрогнула. Вряд ли испугалась, просто это оказалось слишком неожиданно. До этого сообщения она не осознавала, что затея может оказатьсяпо-настоящему опасной. Стас почувствовал, как она напряглась:

      – Мир, ты чего. Чё случилось?

      – Всё нормально. С работы пишут. Достали. А у меня вообще-то отпуск, – Мирослава улыбнулась.

      «Сейчас нельзя расслабляться, нельзя, чтобы он что-то заподозрил. Какой бы он ни был взрослый, он ещё совсем ребёнок. Просто ребёнок без детства».

      Стас снова устал, откинулся на спинку кресла и искоса смотрел на неё. Внутри у него начала подниматься чёрная волна – предчувствие беды. То же самое он ощущал, когда возвращался домой и уже в подъезде чувствовал, что вопреки всем обещаниям и его молитвам мать снова пьяная.

      Он уже пристально смотрел на женщину за рулём. Костяшки пальцев побелели от того, как сильно она сжимала руль, взгляд устремлён вперёд, сосредоточен: со стороны могло показаться, что она просто неопытный водитель в плотном потоке. Вот только глаза ничего вокруг не видели. Она смотрела внутрь себя. Волна предчувствия в душе Стаса перерастала в панику.

      Мира была очень красивая. И он не знал, кто она для него: подруга, тетя, соцработник, мать или женщина. Просто лагерный воспитатель. Они знакомы год и два месяца. Она беленькая, благополучная учительница. Она обожает поэзию Серебряного века и прозу Куприна. Она носит белые кроссовки и белые носки. А он не знает, как они остаются белыми всегда. И на что кормить мать, купить хоть какую-то зимнюю обувь себе и ей, оплатить отопление и как дожить до весны, он тоже не знает. А очень хочется. Он понимал, что толку в слезах нет, а так хотелось заплакать. Так хотелось уткнуться в её приятно пахнущую мягкую кофточку и рассказать, как хочется жить, как хочется с пацанами пить пиво на лавочке, провожать девчонок домой и целоваться в подъезде, и знать, что у тебя впереди не три месяца, а жизнь. И рассказать ей, чистенькой и беленькой, как пахнет август за три месяца до смерти.

      Эти проклятые белые носки. Один раз с пенсии Стас тоже купил себе такие. Перед тем, как надеть, долго мыл полы в квартире. Не помогло: дойдя от комнаты до коридора, он согнул ногу в колене и из-за плеча посмотрел на почти чёрные стопы. Он не умел их носить. У него была мать алкашка, страшная болезнь, куртка, в которой он ходил с середины октября до середины апреля и постоянное чувство голода. Ну, как он мог поверить ей… Училке литературы в белых носках. Но поверил. А для себя решил, если она его предаст, то больше никому. Когда он принял это решение, ему стало как-то проще верить.

      А ещё он стеснялся её. Не знал, как говорить при ней, не знал, как себя вести, как выразить благодарность. Ему так хотелось обнять её и сказать «спасибо». Спасибо за тот борщ у неё дома, спасибо за джемпер, которые она купила в подарок отцу, но тому не подошёл размер. За поддержку.