Мертвецы не катаются на лыжах. Патриция Мойес

удалось выяснить, что ванная комната здесь, конечно, имеется, но ванну можно принять только за 500 лир.

      – Это больше пяти шиллингов, – возмутился Генри.

      – В горах принять ванну всегда стоит страшно дорого, – непринужденно сообщила Эмми. – Я никогда не рассчитываю больше чем на один раз в неделю. Но в данный момент даже фунт не показался бы мне слишком высокой платой.

      Они оба позволили себе роскошь принять ванну, переоделись во все чистое и в четверть восьмого были готовы к встрече с внешним миром и к аперитиву.

      Бар представлял собой помещение, тянувшееся вдоль всего здания. Одна его стена полностью состояла из окон, выходивших на веранду. Снаружи было темно – луна еще не взошла, – лишь снег тускло поблескивал под чернильно-черным небом. Обстановка состояла из маленьких столиков, покрытых льняными скатертями в красно-белую клетку, молочно-белых деревянных стульев и длинной хромированной стойки с табуретами, обитыми темно-красной кожей. Кофемашина «Эспрессо» шипела и пыхтела на стойке, словно котел со змеями. Тиббеты влезли на табуреты, и смуглая улыбчивая девушка подала им кампари с содовой. Кроме них, в баре находился только один посетитель – мужчина, сидевший за столиком в дальнем углу и вертевший в руке бокал с томатным соком.

      Едва заметным движением головы указав на незнакомца, Эмми шепнула:

      – По-моему, он совсем не похож на лыжника.

      Генри полуобернулся и увидел маленького человека лет за пятьдесят; все в нем было округлым – от толстых небольших пальцев, ласкавших ножку бокала, до коротких пухлых ступней, форму которых не могли скрыть замшевые туфли с острыми мысами. Лицо у мужчины было розовым, круглым и доброжелательным, за толстыми линзами очков моргали маленькие глазки.

      Несколько минут спустя в бар вошел синьор Россати, хозяин. Быстрым шагом он направился к человеку, сидевшему в углу, и тихо заговорил с ним по-немецки. Мужчина приветливо кивнул, опорожнил бокал, и, продолжая оживленно беседовать, оба вышли из бара. Они пересекли холл, и Генри услышал, как щелкнул замок закрывшейся за ними двери служебного кабинета Россати. Голоса смолкли.

      – Кажется, наш хозяин двуязычен, – заметила Эмми.

      – В этих краях почти все двуязычны, – ответил Генри. – Мы ведь отъехали всего ничего от австрийской границы, и эта провинция до тысяча девятьсот девятнадцатого года была частью Австрии. Сейчас официальный язык здесь итальянский, но для значительной части населения немецкий остается гораздо более привычным – особенно в небольших селениях.

      – Интересно, вызывает ли это недовольство у местных жителей – то, что их произвольно передали Италии?

      – Официально – нет. Неофициально – да, разумеется. Но это не принято демонстрировать. Ничто не должно отрицательно влиять на приток туристов. – Генри повернулся к барменше. – Вы говорите по-английски – parla Inglese? – спросил он.

      Та фыркнула, покачала головой и сказала – нет.

      – Tedeschi?[6]

      Ее лицо осветилось.

      – Ja,

6

Здесь: а по-немецки? (ит.)