Потому и сидим (сборник). А. М. Ренников

есть жить-то хорошо, но ездить ужасно.

      Зимой или осенью еще ничего. Лоно у природы сырое и грязное, воздух тоже неважный, благорастворяется плохо[115]. Никому, слава Богу, не приходит в голову отправиться в лес, сесть в холодную лужу, и, укрываясь от дождя зонтиком, страстно твердить:

      – Сюзанна, люблю тебя.

      Но весной или летом… Когда солнце пригреет, да когда лоно подсохнет… Беда!

      Обычно еду я в версальском поезде. Сажусь в купе возле окошечка, раскрываю газету и, пока добираюсь до места своего назначения, успеваю прочесть все:

      И в какую фазу вступило дело об убийстве на пляже.

      И какой ювелир обворован.

      И что рассказала о своем дедушке молодая индусская девушка, оказавшаяся в прежней жизни матерью своей собственной бабушки.

      В общем, едешь каких-нибудь пятнадцать, семнадцать минут, а слезаешь уже и более развитым, и более развитым, и более сведущим, чем в тот момент, когда сел.

      Но вот, теперь, летом, заберешься в купе, развернешь лист, прочтешь только один заголовок – и со всех сторон надоедают:

      – Чмок, чмок, чмок…

      Я вполне понимаю чувства парижской молодежи. Солнце пригрело, лоно подсохло. В лесу пташки, букашки, таракашки…

      Из-за любви на какие расходы не пойдешь, чтобы взять два билета третьего класса!..

      Но все-таки… Причем во всех этих историях я? Что я им: шафер? Сваха? Или посаженый отец, насильственно посаженный в одно купе с ними?

      «Из Афин сообщают – с досадой начинаю вникать я в газету – что Кондуриотис вместе с Заимисом имели продолжительную беседу с Венизелосом…»

      – Чмок, чмок!..

      «Кондуриотис по этому поводу запросил мнение Кафандариса, а Кафандарис…»

      – Чмок, чмок!..

      Осторожно поворачиваю голову. Начинаю разглядывать. Молодой человек, мрачного вида, свалился на бок, положил голову на колени востроносой подруге. А она заботливо вытирает платочком его мокрые щеки, нежно целует…

      – Морис, хлеб теперь 2 франка 25… – шепчет она.

      – Да, Жозефина.

      – А ты меня не разлюбишь, когда будет два пятьдесят?

      – Никогда!

      «А Кафандарис вместе с Папанастасиу – возвращаясь к газете, глубоко вздыхаю я, – пригласили на совещание Папандопуло…».

      – Поль, ты ел сегодня эскарго[116]…

      – Да, ел. Откуда ты знаешь?

      – От губ луком пахнет…

      Оказывается, это уже другая пара. На соседней скамейке. Расположились против меня, крепко обнялись, прижались щеками. Из-за раскрытой газеты я не успел раньше заметить, что они тоже безумно любят друг друга.

      «В связи с этим, сообщают, что, если Заимису не удастся сговорится с Кондуриотисом, а Кондуриотису с Кафандарисом…»

      – А сегодня, что у вас дома на обед, мой любимый?

      – Эскалоп, моя маленькая.

      «… то Венизелос откажется от составления кабинета, несмотря на уговоры Папанастасиу, Папандопуло и Метаксаса…»

      – Пардон!

      Правый влюбленный толкает меня башмаком, грузно

115

Аллюзия на богослужебную формулу из Великой ектении о «благорастворении воздухов».

116

Блюдо из улиток.