В Рим и обратно. Регина Лукашина

погружаясь в дрёму под мягкое покачивание вагона. Строки, произнесённые тихим голосом автора этих строк. Однажды услышанные. Они в его грёзе повторялись вновь и вновь, переплетаясь и танцуя в обнимку с другой мыслью, что уже не давала ему покоя… Всё-таки где-то он её видел. Её, Машу… Кажется, её звали иначе, звонче и краше. Слышал, видел!.. Видел. Это движение руки, когда она перехватывает алым бархатом простенькой резинки белокурый хвостик волос, эту улыбку. Разве что, во сне он слышал, как хрустальный колокольчик её смеха замолкает, а стальная воля взрослой женщины выкатывает вперёд гаубицу спокойного и беспощадного тона… «Ты так похожа на Ларису Удовиченко!». Когда, кому он это говорил? Это было лишь однажды в его жизни. Но память вероломно насмехалась, задёргивая плотную кулису. Не время тебе туда. Не время.

      «Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.

      Есть разница меж них. И есть единство.

      Одним вредит, других спасает плоть.

      Неверье – слепота. А чаще – свинство.

      Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.

      Однако, интерес у всех различен.

      Бог органичен. Да. А человек?

      А человек, должно быть, ограничен».[15]

      Надо же… Очередь на выставку фаллосов и обычной порнографии. И в группах немецких туристов, английских эстетов, следующих путём Байрона, и путешественниц отечественного разлива, очевидный ажиотаж. Быть и там не побывать? Стыдно… Стадное чувство в классическом исполнении. Вазы с античной порнографией в Помпеях или Ван Гог в Амстердаме: им всё равно, становятся в очередь. Надо быть как все, не хуже, чем у других. Массовый культурный продукт эти травоядные сжуют так же, как любую пропаганду. Сказать – мне противно, я не хочу? Для этого надо иметь смелость бросить вызов бодливому дремотному обществу, а если хватит сил – ещё и увлечь их за собой, наступив на экономические интересы гида или любого прежнего пастыря. А не будет ли им, этим толстухам, стыдно перед мужьями, отцами и сыновьями рассказывать о том, где они провели два часа после выполнения основной прогулочной программы между сакральных руин города Помпеи? Впрочем, стыд, наверное, дело сугубо индивидуальное. Если грипп не даёт поднять головы, стыдно просить старика-отца принести молока и хлеба, ведь ему для этого придётся тащиться через весь город. Стыдно и горько до слёз, но ведь больше попросить некого… Одиночество – самый страшный враг для любого человека. А ему, здоровому и умному мужику в расцвете сил, не стыдно ли жалеть себя из-за того, что свора богатых бездельников узнала в его фильме своё уродливое отражение и зашлась в злобном трусливом лае? Не стыдно ли надевать тёмные очки из опасения, что простые русские бабы узнают его на улице Рима, начнут благодарить за его творчество и с горячим восторгом просить вместе сфотографироваться? Ведь это его зритель. Не его уже давно не благоверная супруга. А зритель, для кого он работает. Стыдно. Слюнтяй, тряпка… Может быть, ещё покаяться перед клубом паразитов, называющих себя посвящёнными в высокий эстетизм? Да ни за

15

Иосиф Бродский.