Екатерина Великая. Греческий прожект. София Волгина

острослова Потемкина ощущалась некоторая напряженность, но в то же время, всем была интересна его оригинальность, коя присутствовала в нем даже в минуты хандры и задумчивости. В таковые моменты можливо было видеть его нещадно грызущим свои ногти. Все видели, что государыня в присутствии его не спускала со своего «великого нохтегрыза» ласкового взгляда. Она любила слушать его более остальных, всегда с аттенцией внимала его рассказам, и почти всегда сама в них принимала участие.

      – Ну, что ж, – сказала она в тот вечер на Эрмитажном собрании, – у меня не самая лучшая новость.

      Все затаили дыхание. Глянув на приближенных, она успокоила их:

      – Ничего страшного, окроме того, что у меня околела левретка Земфира.

      – Что ж, надобно тогда непременно составить собачке эпитафию, – буркнул Потемкин.

      Екатерина засмеявшись, согласилась:

      – Полагаю, что эпитафия бы не помешала. Кто у нас самый скорый сочинитель?

      – Я! – воскликнул де Сегюр, – но токмо на французском.

      – Я не против, граф!

      Де Сегюр, вооружаясь пером и бумагой, попросил:

      – Дайте мне, Ваше Величество, хоть что-нибудь, что характеризовало бы вашу левретку.

      Императрица принялась перечислять:

      – Родилась она от двух аглинских собак: Тома и Леди. Было у нее много достоинств, правда, бывала и зла.

      Де Сегюр недолго трудился, и преподнес ей весьма складную эпитафию Земфире, коей императрица была весьма довольна. Позже, она даже велела вырезать ее на камне, который был поставлен в Царскосельском саду. С тех пор она почитала де Сегюра лучшим французским пиитом, паче того – с восторгом поведала о пиитическом даре даже своему далекому другу Мельхиору Гримму. По оному поводу князь Потемкин неустанно язвил в течение долгого времени, пеняя на то, что Екатерина принимает эпитафии за поэзию.

      Еще месяца три назад, как токмо государыня изволила вернуться к государственным делам, Светлейший князь, не откладывая в долгий ящик, доложил о своем любимом мореходе, командире линейного корабля «Виктор», Федоре Федоровиче Ушакове:

      – Непревзойденный моряк, матушка! Редчайший, я бы сказал.

      – Это тот, кто имел участие в деле касательно нашей политики «Вооруженного нейтралитета»?

      – Он самый, матушка! Конвоировал суда наших купцов. Но, самое главное, колико сил он положил на постройку кораблей в Херсоне! Ведь сей Ушаков спасал жизни херсонцев от чумы, без него сотни бы людей отдали бы Богу душу. Сия Божья душа построила пункт базирования флота в Севастополе. Я ужо вам рассказывал… По душе мне его спокойный уравновешенный нрав. Федор Федорович чистый православный человек и горазд в человеколюбии. И лицо у него ангельское, благообразное, матросы на него молятся… Мыслю, государыня-матушка, кормилица наша, его надобно за все вознаградить…

      Екатерина весьма заинтересованная благообразием рекомендуемого морехода,