Возвращение домой. Ольга Дмитриевна Макарова

бывает". В пять лет как-то сразу стало понятно, что и не понимает, и не скажет. Йосик уговаривал: "Любочка, надо в интернат, пока не поздно, ты же видишь, ребенок необучаем, а там специальные педагоги, методики. Я договорюсь, в Москве, очень хорошее заведение". Рыжова почернела и осунулась, она еще на что-то надеялась, но у Наташи начались припадки, и она сдалась. Успокаивалась тем, что Наташеньке там помогут – все исправят и она скоро сможет забрать дочку домой. Но, все равно, она знала, что предала – предала ребенка, бросила ее одну в казенных стенах среди казенных лиц. Ехала обратно из Москвы на электричке – глаза от слез не видят ничего, давка – дачный сезон – а она, словно бесплотной тенью стала – беспрепятственно сочилась в плотном потоке – от нее шарахались и обтекали – печать горя на лице, как защитный круг – никто в него не лезет.

      По выходным: "Наташа, к Наташе". Всю неделю после работы – очереди – "Гостинцы Наташе, подарки няньками и заведующей". Йосик в корректорской подходит за конторку, нервничает, озираясь, гладит ту самую юбку и шепчет на ушко: "И не зайти к тебе, все тебе некогда". Рыба сочувственно злорадствует: "Пора бы, наверное, перестать к Наташе шастать, ну что ты ее бередишь? Только душу ребенку травишь, так бы она забыла и привыкла, а тут ты каждый выходной – и она, конечно: "Ма, до. Ма, до".

      "Мама, домой". И каждый раз: "Скоро, дочка. Скоро, Наташенька" И сердце екает: "Заберу, сегодня же заберу, не могу больше". Но заведующая интернатом сурово увещевает: "Ну куда ее, у нее же припадки – надо когнитивное колоть. Вы дома не сможете. И потом, тут присмотр нужен круглосуточный, обучение специальное – что же Вам, работу бросать? А отца-то нет…"