Остров. Жанна Бочманова

с лавками вокруг. Все для досуга. У нее внезапно защипал левый глаз.

      – А там, – махнул Остапчук на другой берег, – пляж для избранных. Помнишь, Жора? Ух, как мы там зажигали… Приедем, бывало, летом – все такие из себя московские студенты – идем по улице, а девки так и столбенеют, так и падают…

      – И сами собой в штабеля укладываются… – закончил Гореславский

      – Укладывались, укладывались, еще как! – кивнул Остапчук. – Особенно на том берегу…

      – С нами дама, – напомнил Гореславский, покачнулся и сел на лавку под грибок.

      – Ах, простите! – театрально воскликнул Остапчук и плюхнулся рядом.

      Юля пошла дальше, до кромки мокрого песка у воды. Река тяжело несла свои темные воды, не так давно освободившиеся ото льда. Золотые блики вечернего солнца прыгали по водной глади, взбрыкивая искрами на мелких бурунчиках. Слышался плеск – играла рыба. Юля отошла на пару шагов и присела на бетонный остов разрушившегося за зиму грибка. На том дальнем берегу также желтел песочек, островками проглядывали зеленые лужайки, чернели кусты, обещая в скором времени надежную защиту от нескромных взоров.

      Ей вспомнилась другая река, другое время. Теперь щипало оба глаза, и она, не поднимая головы, потерла их рукой. Порыв ветра взметнул ей волосы, поиграл и бросил в лицо, скрыв набежавшие слезы, Юля крепко сцепила зубы, сдерживая всхлип, и волосы убирать не стала. Спряталась.

      – Смотри, смотри, – зашептал Остапчук, указуя на нее рукой. – Ты видишь? Видишь?

      – Вижу, – сказал Гореславский. – И что?

      – Дурак! – в сердцах бросил Остапчук. – Ее рисовать надо. Это же лицо! А волосы? А глаза? Заметил? Помнишь русалку у Кости Васильева? Эх, вот нет его с нами…

      – Сам дурак! – огрызнулся Гореславский. – Чем рисовать? Вот этим? – И он вытянул перед собой скрюченные артритом пальцы.

      – А хоть и так! – Остапчук вздернул давно небритый подбородок. – Художник и ногой нарисует, если надо. А ты…

      – Что я? – спросил Гореславский, безмятежно смотря вдаль.

      – Конъюнктурщик! – взвизгнул Остапчук. – Тебе столько всего дано, а ты… сидишь тут… выставки он устраивает… На старой славе выезжаешь?

      – Кем дано? – усталая усмешка тронула губы Гореславского.

      – Богом! Природой! Дьяволом! Я не знаю кем!

      – Тебе что ль меньше дано? – прищурил глаз Гореславский. – Не меньше. Только ты свой талант, свою искру божью на это променял… – И он потряс в воздухе полупустой «Рябиновкой». Посмотрел и сделал огромный глоток.

      – Дай сюда! – вырвал у него бутылку Остапчук. – Руки у него… – проворчал он и вытянул вперед ладонь. Рука с обкусанными ногтями слегка подрагивала, он вздохнул и, сунув ее в карман, извлек мятую пачку сигарет. – Будешь? – предложил он Гореславскому.

      Тот отрицательно покачал головой, но потом, махнув рукой, достал сигарету и сунул в рот.

      – Здоровье бережешь? – ехидно спросил Остапчук и чиркнул зажигалкой.

      Гореславский не ответил, жадно