Непокой. Трагикомедия абсурда. Микаэль Дессе

Еще говорят, что с юности не хворают до старости. Не доживают.

      – Биопсия мозга где?

      – Понятия не имею. Вот те крест – +. Выщип еще по заезду брали.

      – Да, все, вижу. Хотите знать, что новенького пишут про вас наши коллеги?

      – Газета «Дурной вестник»?

      – Да-да.

      – Журнал «Клиника»?

      – Он самый. Так хотите?

      – Да уж вываливай.

      – Аллопсихическая деперсонализация.

      Ах, деперсонализация! Это когда ты одной ногой в пустоте, когда у съемочного аппарата в мозгу барахлит объектив. Дефицит экзистенции. Полусмерть. Браво.

      Мы в келье Метумова. Кругом пластмассовая анатомия и пыточный инструментарий. В ванной скулит псина. На полу ведро. В ведре – бычки, собачья шерсть и увядшие розы. С прикроватной тумбочки на меня смотрит череп Марии-Антуанетты. Метумов планирует вставить ему – то есть, черепу; Мария в нем давно истлела – мою челюсть, а взамен уже собрал чертовщину из зубов лысых китайских собачек. Прикус обещает лучше нынешнего.

      – Удавил бы вас, но, к сожалению, я всего лишь строчка, пишусь по памяти и, видите ли, хваткими конечностями не располагаю.

      – Так ведь я тоже. И шея моя неписана, так что мне будет с того, если найдете чем и сдавите? Согласные на гласные наедут? Безграмотно получится, и ладно.

      – С какого потолка это заключение? Читаете, значит, мои писюли, а потом диагнозами обзываетесь? Все то, что вменяют мне в упрек по делу, – всего-навсего гены и чудеса воспитания. С сопливого детства у меня широкоформатные представления о самых разных вещах и явлениях. Например, был у нас в Назарете кролик. Кролика звали Снежок. Однажды мама подходит ко мне и говорит: «Сегодня Снежок умер, и теперь его зовут Мясной Рулет», – а уж такие пассажи расширяют сознание, поверьте.

      – Вы, раз мы теперь на вы, изъясняйтесь фактами.

      – Это вы всегда на вы, а мне по барабану. И факты ваши контужены. В этом, может, и заключается их материалистическая прелесть, но они часто меняются, как скоро идут на поправку.

      – Вы говорите-говорите.

      – А вы не перебивайте. Не пойму, вашей братии хочется верить, что я свой в доску, или просто подержать меня подольше? Что мы имеем? Сердце мое титровали раствором щелочи, кислоты и натурального зла. А на бумагах что? Низкий уровень серотонина? Мой мозг разъело горе. Оно, как раковая опухоль, пустило метастазы на сетчатку уцелевшего глаза, и теперь все слишком ясно.

      – И что вам ясно?

      – Если я чем и болен в самом деле, то сумасшествием, не безумием. Что ни говори, а сойти с ума на месяцок-другой не так страшно, как лишиться его бессрочно.

      – И то правда.

      – Вот-вот! Есть люди не без ума, но с него явно сшедшие. Я и сам в таких души не чаю.

      – Чаю?

      – Давайте чаю. Только с молочком.

      Так чаевничала Логика, и не было никакого кролика, и все я соврал – и там, и вам.

      Те,