Роман графомана. Эдуард Гурвич

на открытую дверь купе, приглядывался к проходящим изредка по вагону, а потом попросил закрыть дверь. Сказал, что сексотов[6] и сейчас полно… Как выяснилось из его рассказа, ему было чего бояться: прошел войну, а в конце ее за длинный язык отправился в ГУЛАГ. На десять лет… Мне захотелось тут написать дурацкое – «диссидентские кухни могли быть приметой моего детства». Но это было бы неправдой. О посиделках рассказывал отец. И мне только кажется, что я был там участником. Но представляю ли я, как реально жилось в стране тотального контроля? Что делалось с душой, жаждавшей свобод? Где граница уступок, молчаливого согласия и трусости, осторожности, предательства? Время и страна, в которой жил отец, имели свои критерии. Гораздо более отличные, чем принято считать. Философ, с которым я познакомился через отца, скрывался за фразой «Советы мне просто надоели». Потому эмигрировал. Спустя годы навещал страны бывшей Империи. Публика ломилась на его философские семинары, а он дурачил ее. В моей памяти осталось название одного семинара: «Место, из которого я думаю». Почему место, из которого я думаю, а не место, в котором я думаю? Потому что, пояснял профессор, из подчеркивает экстенсивность думания, его экспликативность, разомкнутость, интенциональность. Мудрено, однако. Но, может быть, это к вопросу о моем недостаточном философском образовании.

      1

      Марку теперь нравится изображать отъезд из Той Страны как побег. Уезжал невозвращенцем. Ранним декабрьским утром 1988-го года Биржев на своем автомобиле подвез его к зданию международного аэропорта Шереметьево. Вместе подошли к регистрации багажа, распрощались. У стойки «Аэрофлот» Марк предъявил билет, получил посадочный талон, двинулся к зоне паспортного контроля, встал в очередь. Да, мелькнула мысль, сейчас его разоблачат. Догадаются о намерении не возвращаться. Но когда протягивал паспорт, стянул с лица угодливую улыбку. Угрюмая девица в форме младшего лейтенанта пограничной службы мельком взглянула на него, потом на фотографию, потом снова на него. Свою работу она делала на автомате. Стоявший у окошка ее не интересовал. Все внимание – на документ и какой-то список. Однако минуты, пока сверяла что-то и помечала, запомнились тоскливой безысходностью. В голове вертелось что-то вроде тварь дрожащая. Еще запомнился звук штампа на длинной ручке, кажется, насквозь пробившего страницу. В следующее мгновение девица протянула паспорт. Турникет открылся. Зона контроля за спиной.

      Перед глазами призывные рекламы «Duty free». Туда даже не стал входить. В кармане несколько рублей на чашку чая. Так и стоял в длинном узком коридоре, пока не объявили: «Пассажиров, вылетающих в Лондон рейсом девятьсот семьдесят пять, просим пройти на посадку к выходу номер пять». В накопителе опять волновался… В салоне самолета, застегивая ремни, решил: все, теперь меня не достать никаким ОВИРам. И тут же одернул себя: ведь рейс выполняет компания «Аэрофлот», которая в любой момент может отправить его назад. Теперь кажется странным, как можно

6

Сексот – секретный сотрудник, осведомитель, позже стукач. По мнению редактора, требуется расшифровать, что это такое. А надо ли расшифровывать? Отец говорил мне, что пишет роман, который предполагает поэтику спрятанных значений. Пускай читательское сознание настраивается на таинственные аббревиатуры, на косвенные высказывания.