Исход. Петр Лукич Проскурин

руку колотившей; все детские обиды давно забылись, и Владимир шел, взволнованный суровым и скупым прощанием с теткой, она перекрестила его на дорогу:

      – Христос с тобой, Володимир. Иди.

      Он обнял ее, прижал сухую голову к своему плечу, и впервые в жизни узнал, что седые теткины волосы пахнут знойным зверобоем – травой, сохраняющей свою яркость и запах и в сушеном виде и год и два, и от этого неожиданного открытия или оттого, что тетка назвала его по-старинному: «Володимир», у него выступили слезы. Он взял давно уже собранный теткой чемоданчик и вышел, и тетка вышла вслед за ним на крыльцо, и он торопливо и молча, боясь вернуться, зашагал по тропинке, чуть ли не в другой конец деревни, к избе Егора Ивановича, председателя Филипповского сельсовета.

      Владимир шел опустив голову – было тоскливо и смутно, ему захотелось еще раз взглянуть на здание школы, и он прошел на деревенскую площадь, где был магазин, клуб, школа и сельсовет – все добротной постройки, на кирпичном фундаменте и под железом. Обошел школу со всех сторон, постоял перед дверью и пошел дальше. Недалеко от избы Егора Ивановича его негромко окликнули, он остановился, шагнул в сторону, приглядываясь к неясной женской фигуре. Она поднялась ему навстречу, и Владимир увидел, что на руках у женщины спит ребенок, прикрытый шалью.

      – Здравствуй, Павла, – негромко поздоровался он, и женщина спросила:

      – Что, значит, тикает советская власть?

      Владимир поставил чемодан и сел на скамью, днем раньше он не стал бы останавливаться, а сейчас вот сел, постукивая носком сапога по чемодану, не зная, что ответить.

      Павла присела рядом, стараясь не потревожить спящего сынишку.

      – Когда? – спросила она, и Скворцов опять постукал носком сапога о чемодан.

      – На заре. Чего ты его на руках держишь? – кивнул он на Васятку.

      – Боязно оставить. Бухает как. Умаялся за день. Три года, а натопается, нашлепается за день, взрослому не приведется стольки! А я пригорюнилась, сижу вот, – сказала она напряженно, не поворачивая головы, – Владимир Степанович, тебя поджидала.

      – Зачем?

      – Зайди, жутко одной-то, – попросила она.

      – Зачем?

      – Раньше не спрашивал, сам приходил, не отобьешься.

      Он молчал, стало тесно в вороте, он потянул шеей, поднимая подбородок.

      – Никто никого не неволил, сами разошлись, тебе ведь одной свободней было, простору хотелось.

      – Будет тебе, Володя, старым колоть, зайди.

      Владимир молча встал, ногой толкнул калитку и пошел к крыльцу, знакомому с мальчишеских лет, с двумя старыми вишнями по сторонам.

      – Жарко, наверное, в избе?

      – Нет, я сегодня не топила. Проходи, о притолок не стукнись, запамятовал небось.

      Владимир, привычно нагнувшись, вошел из сеней в избу, окна слабо светились. Павла, тихо двигаясь, положила спящего сынишку на кровать, занавесила окна и зажгла подвешенную на крюк в матице лампу. Медля, стояла с поднятыми полными, как бы налитыми руками, словно бы поправляя