Встречи на московских улицах. Павел Николаев

за ногтями рук (это при необходимости топить буржуйку!) – красил их розовым лаком; волосы на голове вызывающе разделял гвардейским (прямым) пробором; ходил в новеньких лакированных ботинках и элегантном костюме. И это на фоне потёртых френчей и галифе, облезлых шуб, вязаных фуфаек и башлыков.

      К простым людям относился с плохо скрываемым презрением. «Сколько вокруг всякой мрази, – говорил он. – И только подумать, что для них мы творим и сжигаем себя в огне творчества!»

      Эстетом и модником Мариенгоф оставался всю жизнь. Как-то в начале 30-х годов встретился на Театральной площади с Ивневым, приехавшим из Тбилиси на премьеру оперы Захария Палиашвили «Абессалом и Этери», либретто которой он перевёл с грузинского языка на русский. Мариенгоф же прибыл из Ленинграда для просмотра своей пьесы «Наследный принц»; её привезла на гастроли труппа одного из провинциальных театров.

      Был ясный июльский день. После объятий, поцелуев и бормотаний несвязных слов Мариенгоф неожиданно сказал:

      – Ты совсем не изменился. Что-нибудь принимаешь?

      – Если бы было что принимать, – засмеялся бывший председатель «Общества поэтов», – это принимали бы все.

      Старый приятель ничего не ответил, а посмотрев внимательно на визави, спросил:

      – Красишь брови?

      – Ты с ума сошёл, – воскликнул Ивнев. – Кто их красит?

      – Как ты отстал от жизни! – удивился друг. – Красят теперь все – мужчины и женщины.

      – Ну есть же такие, которые не красят.

      – Этого не может быть, – твёрдо сказал Мариенгоф.

      Ивнев знал, что в кармане пиджака приятель всегда носил маленький флакончик духов и шёлковый платок. Поэтому предложил:

      – Не пожалей несколько капель своих парижских духов и проверь.

      Проверил, но не поверил. Изрёк:

      – Достал, значит, хорошую краску.

      Ивнев так и не понял, шутит приятель или смеётся над ним. Мариенгоф отличался язвительным остроумием и ёрничал всю жизнь. Последний раз поэты виделись в 1960 году – Ивнев навестил больного друга. Мариенгоф попросил:

      – Прочти свои стихи.

      Ивнев прочёл. Стихотворение оканчивалось так:

      Кому готовит старость длинный ряд

      Высоких комнат, абажур и крик из детской,

      А мне – столбов дорожных ряд

      И розы мёрзлые в мертвецкой.

      – Это самое оптимистическое из всех твоих стихотворений! – воскликнул больной.

      – Толя, какой же это оптимизм? – ошеломлённо прошептала жена Мариенгофа.

      Тот развёл руками и пояснил снисходительно:

      – Как вы не понимаете! Это же оптимизм – розы. Пусть даже мёрзлые. Никаких роз в жизни и после неё у нас не будет.

      Не сегодняшнюю ли Россию имел в виду поэт есенинского круга?

      Две встречи. Первая из них произошла осенью 1961 года. B. C. Бушину, сотруднику журнала «Молодая гвардия», позвонил некий майор из КГБ и предложил встретиться… под навесом левой стены Большого театра. Особого желания идти на «свиданку», конечно, не было, но и отказаться