Странствия Шута. Робин Хобб

дневные птицы вообще часто замирают, оказавшись в темноте. Я ощупью побрел по комнате на поиски свечей. К тому времени, когда я нашел их и вставил в подсвечник, Шут уже был у рабочего стола, на который я положил птицу. К моему изумлению, своими узловатыми пальцами он распутывал пряди волос вокруг ее лапок. Я поставил подсвечник на дальний край стола и стал смотреть. Птица лежала тихо, только иногда моргала. Пальцы Шута, когда-то такие длинные, красивые и ловкие, теперь были похожи на сухие сучья. Он тихонько говорил с вороной, пока работал. Рукой со срезанными подушечками пальцев он ласково поглаживал ее лапы, чтобы она не шевелилась, а пальцы другой его руки тем временем ловко поднимали и отцепляли пряди волос.

      Его голос журчал, как ручей, перекатывающийся по камням:

      – Так, сначала вот эту… А теперь выпутаем коготок из петли. Ну вот, одна лапка почти свободна. Ох, надо же, как туго затянулось… Погоди, дай я поддену здесь… Вот так, эту лапу мы выпутали.

      Птица тут же дернула освобожденной лапой, но Шут положил руку ей на спину, и она затихла.

      – Потерпи немного, через минуту ты будешь свободен. А пока не дергайся, а то путы затянутся туже. Когда ты связан, от любой борьбы только хуже.

      Когда ты связан… Усилием воли я промолчал. Шуту понадобилось куда больше минуты, чтобы освободить вторую лапу. Я уже хотел предложить ему воспользоваться ножницами, но он был так поглощен делом, что забыл на время о собственных бедах. И я запретил себе думать о времени и своих заботах и молча ждал.

      – Ну вот, теперь все хорошо, – сказал он, отодвигая в сторону растрепанный парик.

      Мгновение птица лежала неподвижно. Потом встрепенулась, извернулась и вскочила на лапы. Шут не пытался погладить ее.

      – Он хочет пить, Фитц. Страх всегда вызывает жажду.

      – Это она, – поправил я.

      Я сходил к ведру с водой и наполнил чашку. Чашку поставил на стол, обмакнул туда пальцы, показал птице, как с них капает вода, и отошел. Шут взял в руки мою шапку и по-прежнему пришпиленный к ней парик. Ветер, дождь и вороньи когти сделали все, что могли: некоторые пряди безнадежно спутались, другие висели мокрыми сосульками.

      – Не думаю, что его легко будет привести в порядок, – сказал Шут и снова положил парик на стол.

      Я взял его и провел пальцами по волосам в тщетной надежде придать им хоть сколько-нибудь приличный вид.

      – Расскажи мне об этой птице, – попросил Шут.

      – Уэб хочет, чтобы я о ней позаботился. Раньше у нее был… ну, не хозяин… Скорее друг. Не Одаренный побратим, а просто человек, который о ней заботился. У нее на крыльях некоторые перья белые.

      – Белые! Белые! Белые! – вдруг каркнула птица.

      Она вприпрыжку, как все вороны, подбежала к чаше, глубоко окунула туда клюв и принялась жадно пить.

      – Она разговаривает! – удивленно воскликнул Шут.

      – Просто повторяет слова, которым ее научили, как все «говорящие» птицы. Я так думаю, – сказал я.

      – Но ты же можешь общаться с ней через Дар?

      – Не совсем. Я улавливаю ее чувства, волнение, боль. Но мы не связаны Даром,