По ту сторону жизни. Карина Демина

Камеристка дважды проводила перепись. Все на месте, даже бальные туфельки, которые ей шили на первый выход…

      В холле царила удивительная прохлада.

      А в остальном… светло и свободно. Обыкновенно. Ковры. Картины. Тоска смертная… и старухина компаньонка, смиренно ждущая у подножия лестницы.

      Серое платьице, длиной до середины голени. Серые чулки крупной вязки. Воротничок белый, кружевной и на вид колючий до невозможности. Два ряда мелких пуговиц на лифе этакой границей добродетели. И единственным украшением – брошь-камея под горлом.

      – Как она? – шепотом поинтересовался блондинчик.

      – Плохо, – вздохнула девица и представилась: – Мари. Я при фрау Биттершнильц уже семь лет… она взяла меня из приюта.

      Благодетельница. И главное, восторг в глазах у Мари почти искренний. Врать у женщин получается намного лучше.

      – И мне жаль осознавать, что… – вздох и бледные ручки, прижатые к подбородку. А на левой-то свежий красный рубец… интересно, откуда? – Она стала путать время… и дни… а еще эта странная убежденность, что кому-то нужны ее вещи…

      Мари покачала головой:

      – Умоляю, не тревожьте ее покой…

      Ага, который, полагаю, в скором времени станет вечным. Вот не нравится мне такая забота. Фальшивая она какая-то…

      Мари дернула рукавом, будто пытаясь прикрыть шрам, но сделала это как-то неловко, отчего рукав задрался еще больше.

      – Простите, – она потупилась.

      – Откуда?

      Диттер выглядел мрачнее обычного. Надо же, до чего мне дознаватель чувствительный попался. А где профессиональная выдержка? Стальное сердце и холодный разум?

      – Она… иногда случаются вспышки гнева, – вздохнула Мари. – Я делала завивку, и ей показалось, что я хочу сжечь ей волосы и… я понимаю, что это не она, а болезнь… на самом деле она – добрейшей души человек…

      И вот тут я окончательно поняла, что меня дурят. Старуху можно было назвать кем угодно, но вот доброй… да она первая восприняла бы подобную характеристику за оскорбление. И была бы права. Добрая ведьма. Смех.

      Старуха устроилась в низком разлапистом кресле, которое поставили у окна. Ветер тревожил гардины из легчайшей ткани. С гардений, собранных в высокую вазу, облетали лепестки. Некоторые падали в чай.

      Старуха дремала.

      Правда, стоило нам войти, она очнулась, встрепенулась, подалась вперед, почти упала на столик. И зазвенели чашки, опрокинулся молочник, выплеснув на скатерть желтоватое озерцо сливок.

      – Проклятье! – старуха взмахнула рукой, и на пол полетела вазочка со сладостями. – Что происходит, кто поставил сюда этот столик? Подсунули…

      – Видите? – скорбно поинтересовалась Мари. Шепотом.

      Но была услышана.

      – Что ты там бормочешь, оглоедка? Сплетни распускаешь… – фрау Биттершнильц оперлась рукой на столик, который жалобно заскрипел, но выдержал немалый вес старухи. – Ты это придумала, дрянная девчонка? Ты… кто ж еще… он-то вовсе той головой, которая на плечах, думать не приучен… а ты, деточка, молодец,