Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения. Клаус-Михаэл Богдаль

[424].

      Август Герман Франке, в свою очередь, опирается на Томазиуса, чтобы подтвердить тезис о «сбежавшемся отовсюду сброде», но только не упоминает, что речь идет о «кармине», то есть о литературном сочинении:

      Мы читаем даже об одном испанском дворянине, который влюбился в цыганскую девушку, и это побудило его, примкнуть к обществу цыган. Однако при всем том нет сомнения, что в стране осталось много настоящих цыган, к которым ринулся всякий бесславный народец[425].

      Томазиус который опирается на новолатинский перевод из Антверпена, утверждает помимо прочего, что в кармине описана окраска кожи в черный цвет, и добавляет к этой информации новые детали:

      Из этой кармины, в которой поэт / этого народа учение / законы и образ жизни обещает описать / также видно / как цыгане / тем / кто приходит в их общество / меняют имена / и красят их черной краской. И сообщается также, что матери должны положить покрашенных детей на солнце / чтобы чернота как следует глубоко впиталась. Говорят однако также / что они с помощью мытья / как только им захочется / могут снова избавиться от черноты[426].

      О том, что под нарядом прекрасной цыганки может таиться нечто опасное, в XIX в. поведали такие персонажи, как Эсмеральда и Кармен. Самое позднее, в европейском романтизме прекрасная цыганка как литературный персонаж и как героиня изобразительного искусства завоевывает прочное место в архиве культурных символов, которые до настоящего времени можно привлечь в любой момент. Начиная с этого периода можно наблюдать, что в этнографическом, юридическом и педагогическом дискурсах взгляд на молодых цыганок определяется этим литературным образом[427].

      «Братство бродяг»: цыганские империи

      Замена имени и платья, утрата и обретение благородства и уважения – это в испанской литературе не просто забавный маскарад. Все эти черты являются признаками того, что, несмотря на преследование, по поводу места цыган в общественном организме окончательного решения нет, и нарушение границ имеет свою привлекательность. Музыка и танец создают связь между ними и без того хрупким обществом большинства, которое выходит из этого сопоставления не без потерь. Эта неоднозначность английской и французской литературе раннего Нового времени совершенно не свойственна. В этих литературах «эджипшн» и «боэмьен» – несомненный фермент паразитического антиобщества нищих и проходимцев, коварный, непредсказуемый враг, внутренняя угроза. Свой вклад в укрепление этого узколобого взгляда на лишенные корней периферийные группы людей вносит как литература, так и законодательство того времени о бедных, от языка которого литература не решается отступить. «The fraternity of Vagabonds»[428] Джона Оудли, или частый и обширный объект плагиата – книга Томаса Хэрмана «А Caveat or Warning for Common Cursitors, Vulgarly Called Vagabonds» 1566 г., в которой на цыган изливаются потоки оскорблений и клеветы, – все это продолжение традиций памфлета Себастьяна Бранта (1457–1521) «Корабль дураков» (1494) и сборника «Liber Vagatorum»

425

[Francke 1728: 336].

426

[Thomasius 1702: 42].

427

Cp.: [Breger 1998].

428

‘братство бродяг’ (англ.) (примеч. пер.).