Культура поэзии – 2. Статьи. Очерки. Эссе. Юрий Казарин

срывается поезд, за ним другой, третий – с шумом и гулом. Это метровые пласты спрессованного, плиточного снега рванули от конька – к земле, к наземному сугробу. Утром обнаруживаются горы снега, почти закрывшие окна, что выходят на юг. Северный скат крыши ещё под снегом. Сад тоже зашевелился, и заборы показали сквозь свои заново проступившие щели соседский, какой-то особенно белый сугроб – с веток и с изгородей обрушился снег. Разом. И снег стал крупитчатым, как лёгкий сероватый жемчуг, и сугробы вдруг осели, пустотелые и почти неживые. Ночью вышел в поле – видно, как снег сходит – медленно и слегка по-шумливая; шепча, что ли? Уже и гряды вспаханной земли показались. Снег уходит почти незаметно, как память по покойнику: белое-чёрное-зелёное… Вдруг – вздрагиваю. Ко мне подходят глаза. Идут невысоко от земли, шумя снегом и чьим-то дыханием. Стою – смотрю. Ничего не вижу – темно. Потом тьма выдавливает из себя нехотя и осторожно большую башку. Уши топориком. Собака. В ошейнике. Поводок натянут, длинный, куда-то в сторону, во тьму, хозяина не видно. Кто с ней гуляет? Так поздно? За деревней? Бог?..

      В Киеве случился Майдан. Красные, белые, зелёные, синие, чёрные, жовто-блакитные, оранжевые и ещё чёрт знает какие раскачали мать русских городов и страну, вновь оказавшуюся двойной окраиной – Европы и России. Несчастная Украина… Февраль. Холод собачий: в Екатеринбурге тридцатиградусные морозы. В Каменке, где я живу постоянно, однажды утром одного из тех дней термометр показал —50 °C. Дрова уходили стремительно: поленница обеззубела – топлю дважды в день, закладываю в печь по две охапки, – ничего – живу. Топлю Урал, как говаривал мой товарищ-горожанин, живший рядом, но так и не понявший и не принявший деревенской жизни, основы её (особенно зимой) – ДВП: дрова, вода, помои… Именно в эти дни, сразу после сессии, я прочёл цикл лекций в литературном клубе «Урал» при редакции одноименного журнала – лекций / занятий / бесед – о верлибре. Традиционалисты воспринимают крепчающий верлибр как некий просодический майдан – точно так же, как сами верлибристы (и вообще современные стихотворцы) смотрят на силлаботонику как на развалины советской империи.

      Просодическая сфера русского стихописания живёт, меняется, опустевает, обогащается и восполняется не по законам существования политики, экономики и общества в целом. Хотя мода и рынок, естественно, корректируют методологию сочинительства. Однако, следует заметить, что факторы социального характера влияют преимущественно на сферу литературного стихотворчества, которая имеет строгую структуру полевой природы: мейнстрим – ядро, всё остальное – периферия. И здесь, в «литературном цехе поэзии», этико-эстетическая сценарность поэтической просодии – не актуальна; здесь, как в политике, преобладает энергия денег, амбиций, власти (редакторско-издательской) и пиара (чаще – авторекламы и авторежиссуры). Подлинный поэтический текст равнодушен к своей просодической форме (и к содержанию, и к функции). Поэтический текст ориентирован на поэта, на человека, создающего текст. Поэтический текст – тотально и стереоскопично антропологичен. И – чудесен (чудо), и – божественен (архетекстовая предопределённость