День цезарей. Саймон Скэрроу

но лишь на словах. Не это ли входит в понятие провозглашенного тобой золотого века?

      Нерон ненадолго смолк, а затем ответил:

      – Если б я знал тебя не так близко, я счел бы, что ты надо мной надсмехаешься.

      – В таком случае ты не знаешь меня вовсе.

      – Я предупреждал тебя об осторожности. Дорогой мой брат, мне уже давно достается терпеть и колкости твои, и твое ехидство. А потому остерегайся переступить черту. Да, это правда: я взрастал в аскетичной среде, без доступа к книгам, в то время как тебя пестовали самые отборные учителя и наставники, каких только сумел нанять твой отец. Правда и то, что мои молодые годы прошли без любви, потому что мать моя была вынуждена как-то устраивать свою жизнь в ссылке. Ну а ты, сын императора, в это время наслаждался прелестями жизни во дворце… Только все это, как видишь, изменилось. Твой отец – наш отец – покинул этот мир, а императором стал я. И это я обладаю силой даровать жизнь и предавать смерти, возвеличивать и растаптывать всех, кто живет в тени моей пяты.

      В ответ Британник, вкусивший уже вина, вяло пожал плечами.

      – Что ж. В таком случае прощай, златой век свободомыслия.

      – Не испытывай меня, мой дорогой Британник. У всякого терпения есть предел.

      В попытке ослабить накал страстей Семпроний повернулся лицом к Нерону.

      – Император, вот ты сейчас упомянул насчет пения. Скажи мне: ты по-прежнему поешь, как делал это в детстве? Помнится, даже тогда твой голос был сказочно красив.

      Нерон полоснул взглядом из-под нахмуренных бровей, явно раздосадованный, что его отвлекают от полемики с братом.

      – Да, я все еще занимаюсь пением. И пою весьма недурно. Это у меня от природы. Люди именуют это «даром богов».

      Британник издал горлом тихий насмешливый звук, от которого Нерон дернулся, как от смачной оплеухи.

      – Мой сводный брат, похоже, не согласен с твоим суждением о моем голосе. Вероятно, он считает, что превосходит меня. А как считаешь ты?

      Британник, пожав плечами, потянулся к своему кубку. Равнодушно отхлебнул, облизнул губы. Но примирительных знаков своим видом не подал. Воздух между этими молодыми людьми, казалось, густел от напряжения; находиться меж ними было крайне неуютно. И Семпроний, сделав для успокоения глубокий вдох, попробовал в этом молчании выстроить спасительный мостик.

      – Я слышал, как вы оба поете, и у вас обоих превосходные голоса. Это действительно дар, которым можно гордиться.

      – Какое здесь может быть место гордости, если это дар, посылаемый богами? – поставил вопрос Нерон. – Подлинный артист за свое совершенство должен бороться, поскольку оно – плод его, и только его трудов. Здесь нет помощи ни от богов, ни тем более от людей. Жизнь артиста – беспрестанная борьба. Мало кто это понимает. Но именно с этой мыслью я пробуждаюсь изо дня в день.

      – Спору нет, – почтительно кивнул Семпроний. – Ведь на плечах у тебя, цезарь Нерон, бремя всего мира. На тебя взирает вся империя, нуждаясь в твоем твердом и справедливом правлении. Люди нашего великого города