Три четверти тона. Анна Аксельрод

на предмет его гордости: на внутренней поверхности дверцы в очень важном месте красовались два новеньких шурупа.

      Я загрузила барабан и задумалась о своей фантастической способности менять реальность. В случае со стиралкой реальность изменилась очень сильно: к машинке стало непросто подойти. Стекло стояло выпуклостью наружу, внося свой явный и футуристичный вклад в модификацию пространства прачечной.

      Совесть зевала и неспешно рассматривала начищенные до блеска клыки в зеркале:

      – Это все ты! Две минуты хотела сэкономить! Теперь пришлось дверцу собрать задом наперед! Иначе, видимо, никак не выходило…

      Машина съела гору темного белья и через полчаса громко оповестила весь дом о том, что ей по-прежнему плохо живется у нас. На дисплее морды она обиженно прописала ошибку с каким-то номером и верещала очень странно и непохоже на саму себя.

      – Андрюш, она пишет какую-то ошибку!

      – Видимо, протекла вода. Я собрал дверцу негерметично…

      Я вытерла вытекшую воду под машинкой его же большим махровым полотенцем.

      Он сосредоточенно снял дверцу и попытался положить ее наружной стороной на стол. Потом помолчал и задумчиво произнес:

      – Так, погоди-ка, а откуда взялась эта ялда?

      Тут я осторожно уточнила, правильно ли все поняла:

      – Ты ведь специально перевернул стекло наоборот? Выпуклостью наружу?

      Он сидел, а я стояла за ним. Его лысина снова побагровела, а плечи затряслись:

      – Случайно, конечно! Ты чего? Почему специально?!

      – Я подумала, что так непоправимо сломала дверцу, что пришлось перевернуть стекло. И уже смирилась с тем, что у машинки стало не очень удобно стоять…

      Он долго ржал. И я не стала спрашивать, надо мной или над собой. А в голове крутился его же старинный друг Максим Алешин со словами: «Знаешь, Ань, ведь мы, большие мужики, все – дровосеки. К тому же Бауманка – прикольный колледж…»