Веселая жизнь, или Секс в СССР. Юрий Поляков

всплеснул руками Лялин. – Помнишь персональное дело Бесо Ахашени?

      – Помню.

      – Чем все кончилось?

      – Кажется, выговором.

      – Значит, ничем. Соглашайся!

      – Коля, не надо его упрашивать! – Очки недобро блеснули. – Видимо, у молодого коммуниста Полуякова другие планы. Он, вероятно, в «Посеве» хочет печататься. Кого дальше обличать будем, Георгий Михайлович? Армию пнули, над комсомолом позубоскалили. Может, теперь партией займетесь?

      – Ну, Ленечка, ну, не надо так сразу! Я понимаю нашего молодого друга. Ковригин – глыба!

      – Мы его в институте проходили… – подтвердил я.

      – Все могут ошибаться. – Папикян почему-то посмотрел на портрет Ленина. – Наша задача – поправить классика, мягко, по-товарищески, не в ущерб творчеству. Заседание парткома будет закрытым. Никто ничего никогда не узнает.

      – Хватит, Николай Геворгиевич! Все ясно: молодой коммунист Полуяков отказывается от поручения городского комитета. Он, наверное, не читал обращение Шолохова в завтрашней «Литературной газете»?

      – Нет еще… – подтвердил я.

      – Напрасно! – Алиманов с треском развернул «Литературку», приходившую в горком во вторник, на день раньше, чем ко всем подписчикам. – Вот, послушайте, юноша: «…Сейчас же не о литературе наша речь. Речь о самом существовании рода человеческого и колыбели его – Земли…» Понятно?

      – Да, но…

      – Жора, ты будешь жалеть потом всю жизнь! – Брови Лялина страдальчески зашевелились.

      – Даже не знаю… Ну, хорошо, я попробую… А что он все-таки натворил?

      – Пытался передать свою рукопись на Запад! – отчеканил Алиманов.

      – «А далеко ли, матушка, литовская граница?» – взвыл парторг.

      – Да вы что? – ахнул я, пораженный мистическим совпадением. – Сам?

      – Нет, конечно. Через фээргэшного журналиста. Такая вот ерунда… – вздохнул Папикян. – Ну, пошли, что ли!

      – Куда?

      – К Клинскому.

      – Может, все-таки… – Я попытался дать задний ход.

      – «А где палач? Бежал? Тогда, мой отрок светлый, ты будешь супостату палачом!» – с особым чувством пробасил парторг.

      – Коля, соображай, что поешь! – вскипел напарник. – Георгий Михайлович, всего доброго, мы вас больше не задерживаем!

      И я понял: пути назад нет.

      По красно-зеленой ковровой дорожке Лялин и Алиманов, как опытные конвоиры, повели меня в приемную заведующего отделом культуры горкома. Поговаривали, он происходил из настоящих князей Клинских, что на заре диктатуры пролетариата грозило гибелью, а позже закрывало все карьерные пути, так как детей русских «бывших» или, как тогда говорили, «лишенцев» до начала тридцатых не брали в вузы. Любопытно, что на инородцев из эксплуататорского класса этот драконовский закон не распространялся. Но теперь, при развитом социализме, дворянское происхождение стало предметом шутейной гордости. Первый секретарь МГК и член Политбюро Гришин однажды сыронизировал: «Я теперь как царь. Князь Клинский у меня в передней сидит…»

      Секретарша в приемной