Поезд до Дублина. Deirdre May Moss

нежели у общества, взгляды на воспитание детей. Чуть ли не с младенчества он общался с нами как со взрослыми и иногда, забыв о нашем реальном возрасте, рвался разъяснять, например, теории из философии. Другие родители крутили пальцем у виска, однако папу это обстоятельство мало смущало, ведь он считал, что его дети умнее и выше «бесполезных сюсюканий», и они способны вместе с ним постигать сокровенные тайны мироздания (ну или просто классифицировать бабочек и мух, этому он тоже нас научил). Со мной отец пошёл ещё дальше, и, будучи «истинным ирландцем» (а если точнее, тем самым «ирландским националистом» и ярым патриотом), пока мне не исполнилось три, он общался со мной исключительно по-ирландски. В итоге я действительно хорошо знала язык и разговаривала на нём так, как будто вся моя семья до пятнадцатого поколения жила в гэлтахте. Нужно ли говорить, что папа был в восторге? Мама, вот уж новость, тоже не осталась равнодушна к эксперименту и впоследствии дала добро на то, чтобы отец провёл его повторно с Грейди. Но, какой бы радуги мы себе за это время ни успели напридумывать, имелась и обратная сторона. И не то чтобы очень уж приятная. Если я всё-таки слышала английскую речь от мамы и старших, то с Грейди уже исключительно все домочадцы – даже соседей просили – принялись изъясняться на ирландском, видимо, в надежде, что тот овладеет языком на совершенно идеальном уровне. Однако это обернулось не совсем так, как мы ожидали. В качестве «награды» за все старания у нас появился член семьи, который вообще не понимал ни слова по-английски. До двух лет мой младший брат говорил только на ирландском языке. А так как в нынешней англоговорящей Ирландии это, мягко говоря, не совсем удобно, пришлось срочно учить Грейди английскому. Это, конечно, было несложно, так как дети быстро усваивают материал, да и сам язык из-за своей структуры легко запоминается, но натерпелись родители достаточно, поэтому мама строго-настрого запретила любые опыты по отношению к Марти. Однако мы по привычке довольно часто говорили с сестрёнкой на родном языке, из-за чего получили ещё один интересный «феномен» – понимать-то Марти понимала, а вот говорить не могла, даже когда в три года она освоила наконец изложение мыслей в устой форме. То есть она по сути знала два языка, но говорила на одном. Так, объяснил тогда папа, бывает, если у детей нет практики. Но в связи с тем, что родители уже устали от всякого рода изысков, наша семья стала болтать почти всегда по-английски, лишь иногда переходя на ирландский (например, когда мы с братьями и сёстрами хотели посекретничать, потому что многие люди из нашего окружения не понимали ровным счётом ничего из нами сказанного).

      Но за исключением языковых пертурбаций, папа с мамой лишних сложностей не любили. Например, когда Марти была ещё эмбрионом, они были отчего-то свято уверены в том, что родится мальчик. И это Хьюго и Корнелия Уолш, которые обыкновенно ничего на свете не принимали на веру, не убедившись в том, что это так и никак иначе. Единственным, как мне кажется, адекватным обоснованием