Мозаика жизни заурядного человека. Часть первая. Разбег. Павел Шаров

рыба положительного отзыва на его диссертацию. Отзыв предприятия, на котором работает диссертант.

      – Ну?

      – Что ну? Он что, дурак, что ли? Как я могу подписать ему эти документы? Заявление об уходе подпишу, а отзыв – нет.

      – Борис Григорьевич, он совсем не дурак. Это вы… не врубаетесь. Если вы не подпишите отзыв, он заберет заявление об увольнении. Имеет право.

      – Что ты хочешь сказать?

      – Я хочу сказать, что подписывать надо оба документа.

      – Да? Ну и подписывай.

      – Хорошо.

      И я подписал Вите оба документа. Потом слышал, что он работает где-то на автозаводе, защитил диссертацию, а знакомый ему и мне заслуженный мастер спорта по конькам Кислов рассказал мне, что последний раз его видели валяющимся в каком-то подъезде в обнимку с восьмисотграммовой бутылкой бормотухи. Жаль, когда голова умная, а царя в этой голове нет.

      Алька Румянцев после повторного суда усилиями его отца получил, вместо двадцати пяти лет, десять, устроился на зоне гармонистом, потом фотографом, проявил себя дисциплинированным зэком. Как человек с математическими наклонностями, начал переписку с каким-то академиком, высылая ему свои математические изыскания. Просидел пять лет и был досрочно освобожден. Закончил политехнический институт и долгое время работал в различных организациях, поработав, кстати, некоторое время и в том СКБ, где я был сначала главным инженером, а потом директором. Заканчивая писать этот рассказ, я намерен зайти к нему в гости, чтобы он поправил, убавил или добавил что-нибудь в моем повествовании.

      Евстифеев тоже просидел пять лет и вышел на свободу.

      Единственный из трех серьезно осужденных, Глушков, отсидел свои десять лет от звонка до звонка только за то, что очень уж больно любил железяки. Вспоминаю, как он косил на суде под дурака. А, может быть, … не косил?

      За честь женщины

      Отношение мое к женщине всегда было как к божеству. Даже когда божественный образ разрушался отсутствием природной красоты или, мягко говоря, некачественным поведением, все равно я относил их к разряду людей, которых ни в коей мере нельзя обижать или расстраивать. И какое тут может быть равенство между женщиной и мужчиной? Не может быть такого равенства, так же как нет его между трудягой трамваем и замком снежной королевы. Мужчина, какой бы он ни обладал силой и интеллектом, должен быть всемогущим ее рабом, ее всемогущим защитником.

      В юности и, как это ни странно, в детстве мне часто приходилось смотреть в глаза опасности вообще и в глаза носителей опасности – крепким мужикам – в частности, но никогда я не мог открыто взглянуть в глаза женщине, особенно зрелой женщине, боясь, что она отгадает бурлящий вулкан желаний, созревающий во мне. Однажды, изображая влюбленного при фотосъемке, я посмотрел в глаза позирующей девушке, которая действительно мне нравилась. Я увидел, как она стушевалась и, мне даже показалось, испугалась моего взгляда.

      Я