Записки из альбома. Павел Николаевич Поляков

хочет раскрыть передо мной козни против Рима? Что же, рассказывай.

      – Мой повелитель, я уже все рассказал во дворце первосвященника, и мне нечего добавить. Я лишь желаю получить заслуженную мною награду и удалиться.

      – Но ведь ты обвиняешь человека в измене, и поэтому должен доказать мне его вину.

      – Я виню его лишь в преступлении Закона, но истинными считаю слова Учителя о дьявольской сути божественной власти на земле римских кесарей.

      – Интересно, Ирод тоже так считает? Мне сказали, что ты знаешь его мысли.

      – Я не стану говорить то, о чем не хочу.

      – Нет, станешь. И если этого не сделаешь, то именем римского народа я арестую тебя.

      Посланник первосвященника поднял вверх руку и сделал шаг вперед.

      – Ты не вправе этого делать, прокуратор. Не горячись. Этот человек делом доказал свою преданность Риму и действительно заслужил награду. Он – иудей, и если ты усматриваешь дерзость в словах этого человека, только мы можем наказать его. Я обещаю, что по возвращении во дворец Первосвященника он будет, подвергнут допросу.

      – И убит, – добавил я с улыбкой. – Конечно, ведь тебе было поручено разделаться со мной, с тем, чтобы обвинить во всем людей Ирода. Жаль только, что сделать ты этого не сможешь. Я – римлянин. Мой отец был вольноотпущенником знатного патриция, и я родился в его доме свободным гражданином Рима. А для того, чтобы никто не сомневался в этом, мой патрон подарил мне свой перстень, который с тех пор я всегда ношу с собой. Взгляни на него и ты, Понтий, вот он.

      ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАС

      – Я вижу, мой друг Марцелл выбирает себе талантливых помощников. Тебя невозможно отличить от настоящего правоверного иудея.

      – Быть может так оно и есть. Для меня важно, чтобы ни ты, ни кто другой в этом не сомневался.

      – Это является частью плана Марцелла?

      – Да, его подробности я сообщу тебе позже. А сейчас, ты должен немедленно, потому что все должно решиться в эту ночь, приказать схватить Учителя и привести его сюда.

            Мы были одни. Меня охватило странное оцепенение. И душа, и ум, и сердце были пусты. Только мои глаза улавливали крошечные кусочки жизни, фрагменты ее яркой мозаики в бесконечно пустом пространстве и времени. Вот – стеклышко надежды, вот – судьбы, счастья, поступка, мысли, удачи. Из всего этого могла бы составится обыкновенная жизнь, но только очень короткая, как полуденная тень. Шорох листвы. Город погрузился в сон, и только кое – где во дворах лениво доругивались собаки. Учитель сидел на полу в зале со связанными за спиной руками. Я смотрел на него, оборванного униженного, со всклоченными волосами и горящим ненавистью устремленным на меня взглядом. Я никогда не смогу забыть его глаза.

      – Завтра ты умрешь, – сказал я ему.

      – Я знаю, – ответил он.

      – Но ты не знаешь главного. Смерть твоя будет позорна. Ты умрешь, как разбойник, распятый на кресте под радостный вой тех, кому ты хочешь дать жизнь вечную.

      – Мои мучения искупят их грехи.

      – Ты твердо решил пройти этот