Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже. Карина Добротворская

Я влюбилась во что-то другое, хотя его системные мозги устроены занятно, совсем не так, как у меня (у нас с тобой). Мне трудно произносить слово “душа” без кавычек, но тут что-то явно без кавычек.

      Ты наверняка спросил бы:

      – Господи, где ты такого отыскала-то?

      Почти служебный роман. Он родился в Москве, но вырос и жил в Южной Африке, у черта на куличках, потом вернулся в Россию, работал у нас в издательском доме. Я его замечала краем глаза, но не краем сердца – симпатичный, высокий, с чуть раскосыми глазами и всегда застенчивой улыбкой. А зимой, когда я уже готовилась к отъезду в Париж, Сережа пришел ко мне домой, чтобы сказать, что он возвращается в свою Африку – ну не получается существовать в Москве. Солнца не хватает, счастья не хватает, ничего не хватает. Держал в руках пакет с прустовскими мадленками из ближайшей пекарни (он, скорей всего, не знал, что они называются мадленки, и тем более не знал, при чем тут Пруст). Я уже не жила с Лешей и находилась в состоянии транзита – впереди новая работа, новая страна, новая свобода. Так почему бы нет? Я вот-вот уеду, он вот-вот уедет, мы больше никогда не увидимся, что я теряю? Он такой красивый.

      Я слышу твой голос:

      – Ладно, колись, самое страшное уже было?

      О, эти наши словечки! Самое страшное – это секс. “Самое страшное было?” Так девчонки-старшеклассницы шепотом спрашивали друг дружку. А самое главное – это любовь. В школе самое страшное считалось возможным только после того, как Он сказал самое главное.

      Самое страшное было, да. Мы оба очень много выпили, иначе бы, наверное, не решились. Слишком много преград – возрастных, интеллектуальных, эмоциональных, социальных. Мы сидели в моей московской гостиной и говорили уже часа четыре. Наконец он взял меня за руку – с каким-то трагическим выдохом, почти обреченно. Я притянула его голову к себе и поцеловала в губы. Он сказал:

      – Я это хотел сделать с того момента, как впервые увидел тебя много лет назад на площадке у лифта.

      Он весь дрожал – больше от страха, чем от желания.

      Знаю, что я сентиментальная дура, но меня это тронуло. Я ответила:

      – Ты такой красивый.

      А он – вместо того чтобы вернуть мне комплимент:

      – И что мне с этой красоты?

      И через минуту:

      – Отведи меня к себе.

      Ты сейчас закричал бы:

      – Осторожно – пошлость!

      Да. Но именно так я чувствую приближение новой любви. Исчезает ирония, пафос больше не страшит и самые глупые слова кажутся глубокими и осмысленными. Меняется оптика. Всё проходит через преображающие волшебные фильтры. В твоем мире мне было легко – всё, что ты говорил и делал, было талантливо и заряжено интеллектуальной энергией. Твой талант не требовал ни доказательств, ни понимания, он ощущался кожей. Но его мир! Его мир надо принять на веру. Принять безусловно, закрыв глаза на все несообразности, странности, вульгарности. Может, это и есть настоящая любовь? О которой ты жестко сказал мне однажды:

      – Мне не нужна твоя правда, мне нужна