Грабители морей. Луи Жаколио

его привели на эшафот и палач обнажил его могучие плечи, чтобы наложить установленное клеймо, Надод вдруг встряхнулся и сбежал с помоста, так что его потом лишь с большим трудом укротили при помощи целого взвода солдат.

      С этого дня безобразный урод поклялся в непримиримой ненависти к обществу и скоро прославился такими бандитскими подвигами, в которые можно бы, пожалуй, и не поверить, если б о них не свидетельствовали официальные судебные документы.

      Двадцать раз бегал Надод из острогов и тюрем Швеции, обращая в ничто все чрезвычайные предосторожности, принимаемые для того, чтобы помешать его бегству. Всякий раз его ловили опять, потому что исключительная наружность мешала ему скрыться, и снова он совершал более или менее ловкий побег.

      Сначала он только крал и грабил, но в конце концов озлобился настолько, что поклялся отомстить судьям, беспрестанно его осуждавшим. И вот в одно прекрасное утро Стокгольм был взволнован ужасною вестью: Надод опять убежал из острога, и вместе с тем пять судей, заседавших в то время, как разбиралось его последнее дело, найдены были зарезанными в своих постелях.

      С этого дня его никто больше не видал, но страшная рука его чувствовалась во всех дерзких кражах, грабежах и убийствах. Полиция всех государств Европы безуспешно старалась отыскать его.

      Затеяв свой последний побег, Надод притворился, что у него паралич всей левой половины тела, и пролежал целый месяц, не шевеля ни левой рукой, ни ногой и ужасным образом скривив левую сторону лица. Роль свою он сыграл с таким совершенством, что тюремный врач поддался на обман и объявил, что второй удар избавит общество навсегда от опасного врага. Накануне побега Надоду было, по-видимому, особенно плохо, так что для него призвали пастора. Тут произошла интересная сцена между пастором и притворно-умирающим.

      – Зачем вы пришли смущать меня в последние минуты моей жизни? – едва внятно пролепетал Надод.

      – Раскайся, сын мой, – ласково отвечал пастор, – искреннее раскаяние искупает всякий грех.

      – Говорят вам, убирайтесь вон! – с гневом прошептал больной. – Я вас не звал. Зачем вы пришли?

      Тогда пастор попросил позволения остаться с умирающим с глазу на глаз. Начальству было доложено, и оно разрешило сторожам, не уходившим из камеры Надода ни днем, ни ночью, выйти на некоторое время.

      – Сын мой, отчего ты не хочешь раскаяться? – спросил пастор, когда остался с Надодом наедине.

      – Послушай, говорят тебе, убирайся! – отвечал, начиная выходить из себя, закоренелый злодей.

      – Потише, Надушка, потише! – сказал пастор несколько громче. – Шпионов нет, незачем притворяться.

      – Кто же ты такой? – вскричал удивленный разбойник.

      – Тебе какое дело? – отвечал мнимый пастор. – Меня к тебе послали…– Кто послал?

      – Не знаю.

      – Стало быть, ты шпион.

      – А ты глупец.

      Надод покраснел от гнева.

      – Ну,