Не плачь, казачка!. Нонна Мордюкова

к Сидоренковым, Гуляевым, потом куда-то мимо домов и скрылся в темноте.

      Входит не торопясь мама, вешает шаль и, зная, что мы не спим, говорит:

      – Ну и подзадержались, ничего себе.

      – Мам, а к нам завезут? – спрашивает Талька.

      – Да куда же! Нас вон сколько в такой хатке! Сейчас их покормят и уложат спать.

      Приехали все-таки! «Жить и работать», как говорила мама, когда мы еще не были в ссоре.

      Не могу уснуть. Ночь вобрала в себя таинство прибытия, поселения в наших местах не простых людей, а, наверное, совсем, совсем других, особенных, спасенных от голодной смерти. Мама говорила, что каждой семье, куда попали ленинградцы, дали записки с указанием, как их надо кормить и чем. Те, у кого они будут жить до выздоровления, могут выписывать в колхозе молоко и пшеничную муку. Кукурузный хлеб ленинградцы еще не осилят.

      Утром мама помазала мне спину еще раз и велела отнести Кравченковым козьего молока. Ну ни каплюшечки станица не изменилась, однако внутри что-то уже вырастает, действует… Нету их, приезжих, но они где-то здесь! С такими своими конями (Аничков мост) и с такими домами (что удавалось мне видеть на картинках) – и чуть не умерли! Это какая-то нелепица. О блокаде мы тогда еще не знали, мы думали, что их разбирают по селам, чтобы немцы не захватили. Это ж ленинградцы. Их разве можно немцам отдать?!

      Вот ведь что интересно: школа, чьи-то устные рассказы, фильмы зрительно создают в нашем воображении то или иное явление. Или еще вот говорят, что человек когда-то уже жил на свете один раз и часто видит те места, где как бы жил в той, прошлой жизни… Какую-то улицу или город. Я всегда видела во сне Ленинград, знала его и отчетливо представляла, как родной город. Он занимал меня всем, даже своими наводнениями, за одно из которых я, прочитав отрывок из «Медного всадника», получила пятерку; манил меня своими музыкально звучащими, такими незнакомыми, но влекущими названиями, как Смольный, Васильевский остров… Помню, пела под гитару, сама себе аккомпанируя, в школе одну песню, где были такие слова:

      Но вот войной нагрянула

      Фашистская орда,

      Он защищать отправился

      Поля и города.

      Однажды этот госпиталь

      Полковник навестил,

      «Откуда ты, отчаянный?» —

      Он ласково спросил.

      И с неподдельной гордостью

      Ответил гармонист:

      «С Васильевского острова,

      С завода “Металлист”».

      Песня длинная, жестокая, у меня мурашки по спине бегали от всего, что было в ней.

      А «Аврора»! Да мы же гордились ею по-настоящему. Смольный, Ленин, рабочий класс! Это было, конечно же, результатом патетических изысканий моей мамы в книгах и ее пересказов нам. До чего же мы любили город на Неве, который никогда не видели, и всё-всё о Ленине! Помню, в зале все плакали, когда я, еще совсем маленькая, пела одну песню, тоже длинную:

      У кроватки мать рыдает,

      Сын ее в бреду.

      И лепечет ей малютка:

      «Мама, я умру».

      Дальше все подводится к тому, что мальчик

      Видел черные знамена,

      Видел