Не плачь, казачка!. Нонна Мордюкова

Мы были до войны в Одессе с мамой и папой, там все так кричали. Я любила «пшенку», а сейчас вот, видите, нельзя…

      – Ничего. Когда поспеет молодая кукуруза, вы уже будете ее кушать. А этот мальчик твой брат?

      – Нет, мой спутник… Спутник, представься, как тебя зовут.

      Мальчик уткнулся головой в подушку и ничего не ответил.

      – У него то имя, которое вы дадите. Петя? Он кивает головой. Саша? Тоже кивает. Ему кажется, что под этими именами подразумевается другой мальчик.

      – А если скажешь «Люся»?

      – Что вы! Он так начнет активно отрицать – то девочка!

      – А вы не глотнете несколько глоточков молока?

      – Глотну.

      – Отстань! – остановила меня бабка. – Вставать не велено.

      – Не велено? А я из ложки попоить могу.

      – С удовольствием! Только налейте мне в чашку, я устала, извините, передохну. – И опять легла.

      – У-у! – пальчиком показал малыш на кружку и, не отрываясь, стал пить.

      – Ну хватит, – снисходительно сказала девушка.

      Видно, она была знакома с последствиями вредной для отощавшего организма манеры набрасываться на все съестное. У мальца оторвали кружку, и он опять уткнулся лицом в подушку.

      Я налила девушке молока в стакан, и она вдруг часто-часто задышала. Выпила половину, протянула остаток мне и уронила голову на подушку.

      – Потом допью, спасибо.

      Какая у нее челка… Густая, почти до бровей, это так красиво, ей очень идет. Наши же челку стригут до начала лба. Я теперь так же буду… А какой чемодан под кроватью, а пальтишко какое с мехом висит на гвозде! И юбочка на ней в складку, как на моей матросочке.

      – Ну, я пошла! Бабушка, отнеси в погреб, потом при желании можно еще немножко.

      Тут только я заметила, как красивая густая челка и алые мокрые губы не соответствуют высохшим ногам-палочкам девушки.

      – До свидания!

      – Заходите.

      – А как же! – сказала я и вышла.

      Бедненькие… Сколько они попереживали! Мы их выходим. Мама же сказала: «Жить и работать». Мама есть мама – она всегда вперед смотрит.

      Недолго хатки стояли молчаливыми. Скоро во дворах стали появляться табуретки, люди рассаживались, грелись, смотрели на горящую летнюю плиту. И мы, несколько девушек, объединившись, решали, как будет действовать наша комиссия по разносу еды.

      – Не надо! – возражали хозяева. – У нас все есть.

      Но они ведь не понимали, что нам не терпится со всеми познакомиться, и уж мало кто поймет, как южанину с Кубани приятно слышать твердую, звонкую русскую речь.

      – А вы потихонечку носите, – предложила мама. – У нас в тридцать третьем году голод был такой же, люди пухли от него, замертво падали, мы их подбирали и откармливали чем можно, хоть водой с валерьянкой, там тоже питание. В аптеке брали для этих случаев.

      Ну вот, началась наша «ленинградская жизнь». Я, правда, поначалу искала среди них мальчика, который до войны приезжал к нам с родителями отдыхать. Я добуду любовь! Мне в это время безумно хотелось любить. И уж где-где, как не среди ленинградцев, он ждет меня. Сейчас понимаю,