Путь «Черной молнии». Книга 2. Александр Теущаков

арестанты из соседних камер подняли шум, дружно поддерживая заключенного Воробьева. Контролеры угомонились и, захлопнув двери, оставили лежать его на бетонном полу.

      По изолятору разносились матерные возгласы:

      – Твари позорные! Козлы вонючие!

      Пожилой старшина, дежурный по ШИЗО, спокойно отвечал на оскорбления:

      – Козел не козел, а сто пятьдесят получаю и вас охраняю.

      На следующий день в ШИЗО заявился Кузнецов, сопровождаемый двумя прапорщиками, видимо вчерашний «урок» Воробьева кое-чему научил их. Они не решались встречаться с ним поодиночке.

      – Ну, что Воробьев, допрыгался, капитан сейчас пишет на тебя заявление, и администрация колонии даст ход бумаге, и опять новый срок за избиение человека при исполнении.

      – Не смеши начальник, такого дуболома, пожалуй, изобьешь, я только оборонялся от его дубинки, а вот он неправомерно применил техническое средство. Я ведь могу обжаловать его заявление у прокурора по надзору или, в крайнем случае, написать встречное заявление о моем избиении. Смотри, что твои псы наделали, – Воробьев задрал полу куртки, показывая покрасневшие от ударов бока, веди меня в санчасть, будем побои снимать.

      После подлости Кузнецова, с культурного обращения Александр перешел с ним на ты. Подполковник внимательно взглянул на Воробьева и с сарказмом произнес:

      – Ишь, какой грамотный. Ну, ладно, будем считать, свое ты получил сполна. Но запомни, станешь применять недозволенные приемы, закуем в наручники.

      – Да ладно начальник, не мети пургу, говори, чего хотел и веди назад в камеру.

      Подполковник кивком приказал прапорщикам выйти из кабинета, и обратился к Воробьеву:

      – Парень ты молодой, да вижу слишком шебутной. Ты бы не борзел сильно, а то ведь я другие меры приму. Со мной надо дружно жить, я на своем веку разных уркачей повидал, еще круче тебя были, и тех обламывал.

      – Да, конечно, – произнес с сарказмом Александр, – я видел, как ты на общаке нас обламывал, прячась за спинами вояк. Ломай – это твое дело, только покорности от меня не дождешься, не на того нарвался.

      – Воробьев, «Пятерка» это тебе не общак, а строгая зона, и за тобой никто не пойдет. Здесь сами себе головы, и твоя бравада и зазнайство, что ты бунтовал, никого не тронет, а если я, хоть краем уха услышу, что ты подбиваешь мужиков к неповиновению администрации колонии – жди неприятности. Запомни, у меня есть все полномочия: тебя, как опасного преступника, содержать в строгой изоляции от остальных заключенных. А теперь иди и думай, надеюсь, четырех месяцев ПКТ тебе будет достаточно, чтобы поумнел.

      – Начальник, я считаю ниже своего достоинства просить у тебя снисхождения. Не дождешься! Возмущаться и оскорблять тебя, тоже не буду, мне лишний срок не нужен. Но, предупреждаю, время нас рассудит. И напоследок хочу напомнить: был один такой – майор Ефремов, ты помнишь, как он закончил свою жизнь.

      – Угрожаешь?

      – Нет,