Потустороннее. Мистические рассказы. Елена Гвозденко

не я, – голос Олега раздваивался, множился. Казалось, целый хор доносится издалека.

      – Но кто?

      – Аня, Аня, Аня…

      – Нет, – Сергей подскочил, – не будет, по-вашему! Не умру я в понедельник, – донеслось уже из коридора.

      У входа в общежитие под нелепо согнутой фигурой растекалась лужа крови. Пожилой водитель плакал, куда-то звонил и подходил к каждому с одной-единственной фразой:

      – Он сам, я не виноват, выскочил под колеса…

      – По-моему, это Сергей из 308 комнаты, – девушка склонилась над телом. – Смотрите, мобильник отлетел.

      Она подобрала телефон и тут же экран зажегся от полученного смс.

      – Смотрите, какая-то Аня: «Теперь вижу, что соскучился»…

      Проклятие Репина

      Как же душно, надо приказать, чтобы топили меньше. Кровавые отблески все ближе, ближе, нечем дышать, скорее на воздух, утопить в морозной терпкости, что не уничтожить. Опять эта ухмылка, она повсюду: мелькнет из-под треуха извозчика, выскочит вдруг на глупом лице кухарки – повсюду, не спрятаться, не убежать. Начнешь писать, кисти сами выводят. А соглашаться нельзя, без того слава рокового портретиста. Только не Столыпина, прощу ли себя? Да и молва, припомнят все разговоры дружеские, письмо Эварницкому, в котором ругал правительство и премьера. Оршар на днях уговаривал, мол, напишите, раз так просят, иначе от этого тирана не избавиться. А противостоять все труднее – душит, ухмыляется…

      ***

      Ноябрьский ветер расплетал косы почерневших ветвей, выметал с обледеневшего асфальта городской мусор, щедро осыпая припозднившихся прохожих. Быстрее к свету центральных улиц, в уютное нутро редких маршруток. Эх, написать бы этот вечер, это бегство от холода, это погружение в себя. Ноги скользят, того и гляди, упадешь, а тут еще чудик этот.

      – Ромус, ну, правда, я договорился. Только представь, медитация рядом с таким сгустком энергии!

      – Тим, как ты себе это представляешь? Допустим, охранник – свой человек, но камеры, там же всюду камеры.

      – Все под контролем, не зря же все лето в реставрационной мастерской вкалывал. Все отключат и подкрутят, да нам с тобой не так много времени и надо, пару часов, не больше.

      Роман, как и многие будущие художники, увлекся Нью Эйджем еще на первом курсе. Медитации, психоделические практики, состояния измененного сознания рождали новые, яркие образы, приближали к любимому сюрреализму.

      – Только представь, – не унимался высокий сутулый Тимофей, подставляя худое лицо под потоки ледяного воздуха. В тощей бородке запутался пожухлый лист.

      «Не холодно ему что ли? А глаза-то, глаза, какое интересное освещение, кажется, что не отражение фонаря, а свет, идущий изнутри. Написать бы».

      – А почему обязательно сегодня? Я с Марфушей договорился, – Роман остановился.

      – Какая Марфуша, я тебя умоляю. Ре-пин! Портрет Столыпина! Тот самый, между прочим, роковой.

      – Ага,