Гордиев узел. Бернхард Шлинк

Ты понимаешь теперь, почему я тогда не могла просто сказать «да»? Ну пожалуйста, прости меня!

      Опять детский голос и соответствующее выражение лица: испуг – потому что она совершила нехороший поступок, исполненное надежды ожидание – потому что она ведь только что попросила прощения, и обида – потому что он не торопился погладить ее по головке.

      – Почему ты так уверена, что они оставят тебя в покое, когда получат все, что им нужно?

      – Они мне обещали. И что отца отпустят, тоже обещали и сдержали слово.

      – Потому что ты вряд ли стала бы на них работать, если бы они его не сдержали. А сейчас они помилуют твоего брата и заменят ему смертную казнь на пожизненное заключение, и ты будешь работать на них дальше, чтобы они дали ему пятнадцать лет, а они будут торговаться с тобой за каждый год. И что ты сможешь сделать?

      Она не отвечала, по-прежнему глядя на него с обидой. Он на секунду задумался, что-то подсчитывая про себя:

      – Конечно, они должны будут тебе что-нибудь предложить, чтобы у тебя был стимул работать на них. Скажем, три года тюрьмы для него – за один год твоей работы. Так что как минимум еще пять лет ты будешь у них на крючке. А ты – отличный кадр, бегло говоришь по-французски, знаешь страну и людей, к тому же ты у них под контролем. Сколько лет ты прожила во Франции до того, как они тебя завербовали?

      – Ты говоришь как на допросе! Я не хочу разговаривать с тобой в таком тоне.

      Он сидел выпрямившись, сложив руки на животе и глядя на нее деловым, сосредоточенным взглядом.

      – А вместе с тобой они сажают на короткий поводок и меня… Когда кончится эта история с вертолетом, начнется другая, какой-нибудь невидимый для радаров самолет-разведчик, или система наведения, или новый бомбовый отсек – да мало ли… К тому же… проработав какое-то время на них, я и без тебя автоматически попадаю в их лапы… Ты этого хочешь? Ты хочешь такой жизни?..

      – Мы не так уж плохо живем. Мы вместе, у нас есть прекрасный дом, деньги… А то, что ты теперь все знаешь, совсем необязательно знать другим. Почему мы не можем плюнуть на все и жить как жили? Разве ты не был счастлив все это время?

      Он не отвечал. Он смотрел в окно, где чернела ночь, и у него от усталости было темно в глазах. Она была права и в то же время не права. Какое ему дело до боевых вертолетов, самолетов-разведчиков, истребителей, бомбардировщиков, до всех этих игр, вооружений, перевооружений, разоружений? Пока у него нет денег и времени на писательство, плевать, что и для кого переводить и на кого работать – на IBM, на Мермоза… Почему бы и не на поляков или русских? Объем работы тот же. Он горько рассмеялся. Но свободу свою он потерял навсегда. Он вдруг ощутил это с болезненной отчетливостью. Он уже не сидел у пульта, управляя поездами, а сам оказался поездом, который кто-то другой приводит в движение, разгоняет, тормозит, останавливает и вновь отправляет в путь.

      – Георг!

      Он печально пожал плечами. Может, его прежняя свобода тоже была просто иллюзией? Он вдруг вспомнил ее внезапные уходы по воскресеньям:

      – А