Клиника прикладного бессмертия. Дмитрий Раскин

это всё же не панацея, – улыбка Патрика.

      – Это то, к чему мы вроде как пробивались, зная заранее, что не дотянемся, о чем тосковали, не могли не тосковать, – перебиваю я, – а нам вдруг дали, пожалуйста. И не как метафору, а буквально.

      – Ощущение такое, – говорит Мелисса, – что нам дали так, подержать. И только, – усмехнулась, – подержаться за.

      – Ну и пускай, – я недослушал ее, – хорошо, что есть. Хорошо, что жизнь. – Я сбиваюсь.

      – А-а! – вцепляется в меня Софи, – Значит, все же обойдешься без истины! – И уже ко всем, – Зачем истина, если нам вдруг дадена вечность?

      – Ты искал истину, – улыбается мне Патрик, – ту последнюю, будь она истина Бытия, Ничто или еще как?

      – В этой моей претензии была какая-то нечистота, как я теперь понимаю.

      – Подозревал эту истину,– продолжает Патрик, – пусть она так и осталась не раскрытой, не выхваченной. Домогался до изъяна, до какой-то «неправоты» Бытия! И всё это в пользу?

      – Мне казалось, за ради глубины, опять же последней, недостижимой, завораживающей, пусть если даже и беспощадной к нам.

      – Вот ты всегда занимался онтологией, метафизикой и прочим, – говорит Мелисса, – значит, был согласен на то, что неудача будет составляющей твоей работы, а, может, и ее итогом.

      – Я так и думал примерно. Точнее, думал, что так оно и есть. И в этом была моя самонадеянность. – Срываюсь. – У меня получилась совсем другая неудача! – далее тихо:

      – И она не наполнит жизнь светом, не дарует подлинности, сопричастности … или как там? В общем, не обращайте внимания.

      – Зато теперь у тебя не будет отговорок вроде: «не успел», «не хватило времени осмыслить, перерасти себя», и не будет мучительного, горделиво-мученического: «еще немного и я бы понял», – усмехнулась Мелисса.

            Патрик накрывает своей ладонью мою руку. Мне показалось, в его прикосновении, в самой этой его улыбке было то, что так и не удалось мне в моих текстах, во всегдашних моих претензиях на мышление. И было то, что свободно от истины, глубины… – не выше, не ниже, но свободно от… без достижения, обладания, преодоления, без какой-то победы над ними, и сам Патрик мне вдруг показался, чуть ли не способом бытия всего этого.

            Только что это я? Я же не был столь впечатлителен до трансформации, столь сентиментален. А я-то боялся, что меня превратили в машину! А тут вдруг близость покоя, даже гармонии. Я не надеялся. Всегда были слова. Даже когда я пытался пробиться туда, где уже слабосильно слово или когда воображал, что пробился… А что не слова?! Улыбка и прикосновение Патрика? Мелисса?

            Когда Мелисса покончила с собой, доктора(?) персонал(?) возникли вдруг сразу. (До того мы думали, что мы одни на вилле.) Возникли будто из-под земли. Впрочем, может, действительно из-под земли. Унесли с собой Мелиссу. Профессор Робинс примчался и занялся с нами психотерапией. Через пару дней нам вернули Мелиссу… из-под земли(?!) в целости и сохранности, ни шрамов, ничего. И она всё помнит, всё, кроме того, что делали с ней «там».

      Глава