Hotel «Rодина». Игорь Иванович Бахтин

дураки её писали, написано, шо не хлебом одним жив человек. И правильно написано. Знали люди, как жить. Потому как человек, дядя, жив ещё и салатиками вкусненькими, и пивком добрым или джин тоником и вискарём, мобильником и тачкой классной, бумажником толстым и виллой на море, цацками дорогими, сигаретами хорошими, косметикой, шмотьём и аппаратурой. Человеку много чего надо, чучело ты музейное.

      – И ещё человек хорошим «косячком» жив и автоматом Калашникова, – подал голос водитель, дремавший в кабине джипа.

      – Значит, нет у тебя денег? – заключила цыганка уже не фальшивым, а гнусным и злобным тоном. – Плохо это, шахтёр. Ты у меня время отнял, бизнес мой обломал. Я-то думала, шо у тебя в чемоданчике миллиончик лежит, и ты пару баксив выделишь несчастной матери и дитю, а ты просто жлоб, а жлоб, он и в Африке жлоб. Ну, прощай, тогда, жлобяра. Меня, тошнит от таких, как ты, в натуре.

      Но ушла она не сразу с заинтересованным видом спросив:

      – А ты, дурень, никак в море купался?

      – Вам-то, что? – насупился Караваев, глядя себе в ноги.

      Сейчас он желал только одного, чтобы эта бесцеремонная и наглая парочка поскорее исчезла с его глаз. Сам он почему-то не мог уйти, ноги его будто вросли в песок.

      – Мне-то ничего, а вот тебе делов привалило, дурень, если купался, – хохотнула цыганка. ― Здесь вчера подводная лодка атомная взорвалась. Видать в дыру её засосало. Так что жди теперь, когда у тебя третий глаз появится или уши ослиные вырастут.

      – Или елдырь второй на лбу, – вставил водитель.

      Он завёл двигатель и раздражённо кинул цыганке:

      – Погнали, погнали, Наталка. Двинем на аллею. Вся «блудня» там сейчас, а мы время на этого жмурика теряем.

      – Та сейчас, сейчас, – отмахнулась от него цыганка.

      Цыганка почему-то медлила, разглядывая Караваева странным, бегающим взглядом. Ребёнок проснулся и заплакал. Она вытащила из блузки грудь, сунула сосок ребёнку в рот. Он жадно присосался зачмокал интенсивно, но быстро выплюнул сосок, сказав вдруг хриплым баском, повергая Караваева в транс:

      – Просил же тебя! По-человечески, просил тебя дуру не пить пива. Молоко пивом отдаёт, а у меня желудочек слабенький. Я ведь ребёночек, как-никак, дражайшая мамаша, хочу тебе напомнить.

      – Заткнись, ублюдок, – прошипела цыганка, не сводя глаз с обмершего Караваева, – Не доставай меня. Ты меня знаешь. Вот брошу тебя здесь и уеду. Доболтаешься.

      По спине Караваева побежали холодные мурашки, сердце застучало гулко, он мгновенно вспотел.

      – Ой-ёй-ёй-ёй! Как мы испугались! Первый раз, что ли? Не пропаду. Спорим на пять баксов, что я вперёд вас доберусь до аллеи? У меня, мамуля, изжога от твоего молока. Хочу Пепси-Колы холодной, от йогурта и от «Актимеля» не отказался бы сейчас. Просил же тебя не пить пива, не отравлять меня. Не жалеешь ты дитя, – издевательским тоном пробасил ребёнок.

      – Ну, всё. Достал ты меня, добазарился! – закричала цыганка и швырнула ребёнка на песок.

      Караваев вздрогнул, на лице его отразилось болезненное выражение: он представил себе, как должно быть больно