Простое свидетельство. Константин Скрипкин

оказался дядькой симпатичным, отнесся ко мне по-отечески, тем более, что я сразу отрекомендовался не главным, а только передаточным звеном. Все мы с ним быстро решили, обо всем договорились. Но самые сильные впечатления на меня произвел директор по опере. Самой приличной из его прибауток была такая: «Второклассник мальчик Федя захлебнулся при минете, и за это весь отряд исключен из октябрят…» Так он иллюстрировал тезис, что среди балетных, начиная с самого раннего возраста, процветают порочные отношения, а вот в опере нет ничего подобного и бизнес оперным тоже должен помогать. При этом шутки его ни в какой мере не были тяжеловесными. Так легко и к месту он вставлял эти неуемные пошлости, что все очень смеялись. Правда, при Васильеве он себе этого не позволял – сдерживался.

      Подошел день первого вручения премии. Мой богатенький заявил, что сам приехать не сможет и чтобы я двигал один, посмотрел и ему потом все рассказал. Мое дело маленькое, потратился на огромный букет роз, перемешанных с лилиями, и приперся в Большой театр с конвертиком во внутреннем кармане своего зеленого пиджака.

      На служебном входе меня без задержек провели прямо в кабинет директора – художественного руководителя. Я заранее выучил фамилию и имя балерины, которой планировалось вручать. Но они внезапно решили: в первый раз они решили на двоих разделить. Значит, две фамилии вместо одной. Срочно отправил водителя за вторым букетом, а еще речь говорить, оказалось тяжеловато, пришлось писать на бумажке и глупо в нее подсматривать. Освистать меня, конечно, не могли, так что все прошло ровненько. Потом сидел в директорской ложе – это прямо на уровне сцены справа, смотрел балет, меня было видно так-же хорошо, как и артистов, активно хлопал, а сам думал, что так близко балет еще хуже, потому что за топотом даже музыку плохо слышно. Вроде девчонки такие легонькие, а как все вместе подпрыгнут, как приземлятся одновременно – ого-го как бабахает! И еще заметил, что у занятых в балете артистов мужского пола, одетых в трико, в обычном месте у каждого убедительная выпуклость, а у солиста с грузинской фамилией – выпуклость в два раза больше, чем у остальных! Это меня поразило. До сих пор не могу найти этому объяснения. Просидел весь балет в ложе, один, а потом домой поехал. Жене я ничего не стал рассказывать, ведь это для меня была вроде как работа, а в работу чего женщину впутывать.

* * *

      Мой приятель – богатей потом расспрашивал, как звали балерин, как они выглядели, что сзади, что спереди, а мне и сказать нечего. Они ведь были в гриме и в костюмах – трудно понять, все-таки привыкаешь к человеку в нормальной одежде, а в этих белых пачках все они какие-то одинаковые.

      Во второй раз все повторилось. Опять два букета, конвертики, кабинет, но в тот вечер шла опера, и Васильев, когда все ушли, пристально на меня посмотрел и говорит: «Подожди секундочку…». И достает из шкафа бутылку коньяка. Наливает себе и мне – выпиваем под бутербродик, он наливает еще, но бутылка кончается –