В тени креста. Максим Владимирович Греков

скорбные. Кабы кто увидел такое сборище, мог подумать, что дьяк умом рехнулся, и собрал в своём доме уличный сброд. И это при всём притом, что он слыл человеком брезгливым, особливо в общении. Ещё более удивительным было то, что такие собрания в доме дьяка проходили через две недели на третью, по воскресениям. Тихая жена Курицына вместе с детьми в такие вечера покорно уходила ночевать к своим батюшке и матушке, а дворовые люди ещё в субботу получали два свободных дня роздыху. В большом доме оставался лишь один безмолвный слуга, да бабка стряпуха – прибиральница.

      Все пришлые сидели в большой гостевой палате и слушали дьяка. Огня жалели, палили лишь по одной свечке в трёх шандалах, потому многих лиц сразу не разглядеть, одни бородищи да космы из теней видны.

      Сам дьяк, против обыкновения не спокоен: то сядет на лавку меж слушателей, то встанет и ходит посерёд палаты, то что-то посмотрит в листах, исписанных мелким почерком.

      Слушатели все молчали. Дыхание затаили и внимали. А Фёдор Васильевич плавно и складно баял сказки, что сам вечерами слагал. В них всё больше про Ивана-царевича, да Елену прекрасную и премудрую.

      Чуть слышно скрипнула большая дверь, в палату тяжелым шагом вошёл человек. Дьяк, не прерывая сказа, указал ему на место напротив себя, тот молча, прошел и сел. То Волк-Курицын, брат дьяка-сказителя. В полумраке его косматая грива волос и широкая борода казались ещё больше, чем были на самом деле. Кое-кто из слушателей, глядя на вошедшего, невольно перекрестился.

      Но вот дьяк закончил свой сказ величальными словами, и разом все слушатели задвигались. Поднялись со своих мест и с поклонами отправились к выходу.

      Медленно со своего места поднялся и Волк, неспешно подошёл к дьяку.

      – Никак не возьму я в толк, брате, почто ты сказки этим людинам сказываешь?

      – Не понимаешь? – удивился Фёдор Курицын. – Сказки мои, есмь отражение дня нынешнего в понятном для простого люда слове. И скоро все, кто их услышит, будут помнить лишь, что женка государева – мачеха злая, дети её – коварны, а вот Иван, и Елена Прекрасная напротив, образы чести и доброты. И чтобы не случилось, когда наследник вступит на престол, всё будет по правде и справедливости. А кто у нас сейчас мачеха-то? Вот то-то. Ну а то, что Иван не младший, а старший по роду, то не самое главное. Всё равно народ суть ухватит.

      – О-как, далече ты хватил, – пробурчал Волк, ежели кто дознается про твои думы головы не сносить.

      – Пошто я? Энто народ русский так думает. Теперича все сказки, что тут мной сказаны, как будто от него пойдут, от тех самых людей, коих ты ныне видел.

      – Что ж, тебе виднее, усмехнулся Волк. – А вот, брате, тебе сказка иная. Писанная не по-нашему, хоть и мала, а видать, больно хороша, коли гонец, что её вез, так торопился, что в ночь скакал, и не заметил, как его арканом сняли, – Волк показал свиток с сорванной печатью.

      Дьяк взял у брата грамоту и впился в неё глазами. – Греческий…, – бросил он, вникая в суть послания. – Давно получили?

      – Совсем недавно,