.

из Франкфурта. Якобы мать ей сообщила о несчастье, и она решила прекратить слежку за мужем. Однако деньги отзывать не станет: за хлопоты, мол. Муж и так наказан, в манеж он теперь не скоро сунется. И самой стыдно стало, что анонимщику поверила. Мол, тогда сгоряча позвонила мне, а потом рассудила, что не стоит губить пятнадцатилетний брак из-за случайной оплошности, тем паче недоказанной. Надо уметь прощать и все такое прочее.

      – Ну что же, в этом есть свой смысл, – согласилась Женя. – Чего же ты беспокоишься, не понимаю? И почему решил, что заказ делала не Климова?

      – Миша, ты готов? – вместо ответа спросил Грушин, и Сталлоне кивнул. – Тогда включай.

      Миша шевельнул мышкой, и из динамика послышался взволнованный женский голос:

      – Это «Агата Кристи»? Это сыскное агентство «Агата Кристи»? Я хочу, чтобы вы немедленно начали следить за моим мужем. Я получила информацию, что он… что он…

      Содержание этой речи Жене было уже знакомо: Валерия Климова заказывает слежку за Сергеем Климовым.

      Приятный голос. Немножко торопливый, с характерным нижегородским аканьем и даже яканьем. Очевидно, Климова – коренная нижегородка. Эти ее «без десять шесть» вместо «без десяти» и «неужели!» вместо «да» или «конечно» очень характерны.

      Запись кончилась, Миша Сталлоне запустил вторую запись.

      – «Агата Кристи»? Вы меня слышите? Алло, алло?

      – Слушаю вас внимательно.

      Голос Грушина. Такой спокойный, внушающий доверие, обнадеживающий…

      – Это Валерия Климова говорит, если вы меня еще помните. Алло! Да что такое? Знаете, я из-за границы звоню, из Франкфурта, так что, если связь вдруг прервется, вы, пожалуйста, дождитесь, когда я снова перезвоню, хорошо?

      – Разумеется, – солидно соглашается Грушин. – Ни о чем не беспокойтесь.

      – Я хочу аннулировать свой заказ, – выпаливает Климова…

      Женя невольно улыбнулась: терминология деловой женщины. И манеры – тоже. Сразу берет быка за рога. Привыкла самостоятельно принимать решения и делать неожиданные шаги. В голосе одновременно ощущаются и мягкость и властность.

      – И что тут такого особенно, почему ты решил, что это не ее голос? – спросила она, дослушав запись.

      – Минуту, – загадочно усмехнулся Грушин и достал из кармана кассету. – Теперь послушаем вот это.

      Кассета была крошечная – от карманного диктофона. И запись, похоже, велась на изрядном расстоянии от источника звука: женский голос звучал приглушенно, как бы смазанно:

      – …Да плевать мне на все эти глупости, разве не понятно? Ну, съезжу через неделю туда, какое это имеет значение? Что я, лягушка холодная? Родной муж весь поломался – не могу я там сидеть! Мама не поверила: ты возвращаешься, что ли? А я: неужели?! Сережка, тебе очень больно будет, если я тебя обниму?

      – Попробуй. Тебя же все равно не остановишь. Только извини, если я буду целоваться со стоном.

      Голос Климова. Но совсем другой, чем помнит его Женя. Не через губу цедит, как обычно. Голос