Княжий сыск. Последняя святыня. Евгений Кузнецов

множество. И в каждом уделе – князь, свой особенный государь, свою дружину содержит, свой суд над людишками творит.

      Александр вернулся к повозке, не поленился, выпряг каурого, тщательно осмотрел холку, не натёрло ли где хомутом.

      – Ожирел без работы, тунеядец, – ворчал он на ни в чём не повинное животное. – Ничего, ты у меня попляшешь! До самой Твери будешь телегу тянуть.

      Жеребец, уткнувшись в бадью, торопливо глотал воду. По голосу хозяина он догадывался, что гроза за утреннее непослушание прошла, и надеялся, что его превращение в гужевую скотину не затянется надолго. Александр и сам втайне лелеял мысль, что в Москве, когда будет составляться купеческий обоз, он сумеет пристроить невеликую поклажу – весь товар, что смогли они с дядькой приготовить на торги, тянул всего пудов десять – на чей-нибудь неполный воз.

* * *

      Как удачно всё получилось, не всяк день так повезёт. С раннего утра Елоха лежал в зарослях тянувшихся вдоль дороги, караулил добычу. Прошли два небольших обоза, оба возов по десять-двенадцать, один купеческий, второй – скорее всего, княжий, при вооруженной охране. Эти Елоху не интересовали, не с их ватагой немалый поезд купчишек громить; про княжеский и говорить нечего: проехали, его не заметили – и ладно. И вдруг то, что ждал – одинокая телега на шляхе. Справный конь, большая поклажа, укрытая со всех сторон рядном и обтянутая веревкой, а на передке телеги один-одинёшенек мужик покачивается, лапти свесив. Ещё больше возликовал наблюдатель, когда мужик, не доезжая до его лёжки, подал коня вправо, съехал под ближайшие кусты и, остановившись, принялся распрягать. Родничок, что находился неподалеку от этого места, пользовался большой славой среди дорожного люда.

      Пятясь задом как рак, Елоха проворно отполз с обочины, и когда лесная чаща надёжно прикрыла его от глаза с дороги, побежал к лесной сторожке, где ждали Жила и Онфим.

      – Совсем один? – недоверчиво переспросил Жила, сразу подбираясь как хищный зверь. – Ну, поторопимся тогда: гости позваны, постели постланы.

      Высокий, мосластый, заросший клочковатой чёрной бородой, ниже которой из расстегнутого ворота рубахи выпирали жёлтые ключицы, тоже облепленные волосом, Жила был в этой троице предводителем. Двое его молодых подручников мало что знали о предыдущей жизни вожака, а спрашивать – себе дороже, посмотрит на тебя, аж душа в пятки уйдет.

      Знали только, что у мельника, что на Вязовом ручье водяную мельницу держал, появился года два назад помощник. Предыдущего работника мельник, которого селяне самого видали тверёзым нечасто, якобы рассчитал за ежедневную пьянку. Впрочем, поговаривали, не в бражке дело. Говорили, что работник «знак получил»: будто водяной с ним разговаривал, к себе звал на житье, а как отказался работник, сильно грозился. Вот и кинулся тот помощник прочь, даже и плату, выдаваемую по обычаю после первого сентября – наступления крестьянского нового года, ждать не стал, так и сказал хозяину, мол, отдай тому, кто вместо меня на это проклятое место придет.

      Пришел Жила. Был