Корабельные новости. Энни Пру

пальцы причитал, что все простит Петал, если дети окажутся живыми и невредимыми.

      «Интересно, почему мы плачем, когда горюем? – думала тетушка. – Собаки, олени, птицы страдают молча и с сухими глазами. Немые страдания животных. Вероятно, такова их техника выживания».

      – У тебя доброе сердце, – сказала она. – Другой на твоем месте проклял бы ее искалеченное тело за то, что она продала детей.

      Молоко вот-вот скиснет. В сахарнице – десять комков от мокрых кофейных ложек.

      – Никогда не поверю, что… что она их продала. Никогда, – рыдал Куойл. Он бедром толкнул стол. Диван заскрипел.

      – Может, и не продала. Кто знает? – примирительно сказала тетушка. – Да, у тебя доброе сердце. Оно тебе досталось от Сайана Куойла. Твоего несчастного деда. Я его не знала. Он умер до моего рождения. Но я видела много его фотографий. Он носил на шее зуб мертвеца. Чтобы отпугивать зубную боль. Тогда в это верили. Так вот, говорят, что он был очень добросердечным. Смеялся и пел. И каждый мог в шутку обвести его вокруг пальца.

      – Похоже, он был простаком, – всхлипнул Куойл, уткнувшись в чашку с чаем.

      – Если так, то я впервые об этом слышу. Говорят, уходя под лед, он крикнул: «Увидимся на небесах!»

      – Я слышал эту историю, – сказал Куойл; слюна у него во рту была соленой, нос распух. – Он был тогда совсем еще мальчишкой.

      – Двенадцать лет. На тюленей охотился. Он добывал бельков не меньше, чем любой тамошний охотник, пока у него не случился очередной припадок и он не упал под лед. Это было в тысяча девятьсот двадцать седьмом.

      – Папа иногда нам о нем рассказывал. Но ему не могло быть двенадцать. Никогда не слышал, что ему было всего двенадцать. Если он утонул в двенадцать лет, он не мог стать моим дедушкой.

      – О, ты не знаешь ньюфаундлендцев! Хоть ему и было двенадцать, он успел стать отцом твоего отца. Но не моего. Моя мать Эдди – твоя бабушка – была сестрой Сайана, а после того как юный Сайан утонул, она вышла за другого брата, Турви. А потом, когда и тот утонул, – за Коки Хэмма, вот он-то и стал моим отцом. Там, на мысе Куойлов, она прожила много лет, там и я родилась, а потом мы переехали в Кошачью лапу. Когда мы туда перебрались в тысяча девятьсот сорок шестом году, после того как мой отец погиб…

      – Утонул, – подсказал Куойл. Он невольно прислушивался к ее рассказу, сморкаясь в бумажные салфетки. Потом складывал их и пристраивал на край блюдца.

      – Нет. Его убили. Тогда-то мы и переехали в эту вонючую бухту Кошачья лапа, где местные обращались с нами, как с грязью. Там была жуткая девчонка, с лиловой паршой на лбу. Она бросалась камнями. А потом мы уехали в Штаты. – Она пропела: «Горюет Новая земля по душам, бросившим ее». – Вот и все, что я помню из этой песенки.

      Куойлу была ненавистна мысль, что его дедушкой был кровосмеситель, припадочный ребенок – убийца тюленей, но у него не было выбора. Тайны неведомой ему семьи.

      Когда ворвалась полиция, фотограф в перепачканных плотно облегающих трусах гавкал что-то в телефон. Голые дочери