Лесгород. Она. Софи С./М.

было никакого беспрекословного подчинения. Если девушку не надо покорять, получается, её нужно просто мучить, иначе будет скучно. С детства власть представлялась ей стороной добра, а добро не подкидывает мучения той, что уже и головы не поднимает. Как бы то ни было, когда дело коснулось секса, она поняла, что на доброте далеко не уедешь. И вот у неё появились фантазии, где присутствует сломленность – беспрекословное послушание (в том числе, повинность и благодарность). Тут тоже было принуждение, но уже к абсолютному служению, притом, абсолютной сволочи. Вот так вот: служи сволочи беспрекословно. Кто-то сексуализировал эти же пункты, а кто-то другие, ей всегда было неприятно узнавать что-то новое, потому что и от своих, бывало, делалось мерзко.

      Размышляя о природе своего отвращения, она решила, что несексуальные фантазии были ей всегда приятны, потому что в них власть добра, но не считает себя таковой, когда проявляет строгость. Унижение здесь лишь в неравноправии, а чувствовать себя под контролем «хорошей» власти ей было приятно. Сексуальные же фантазии были построены как раз наоборот – власть была жестока и нагла, но могла называть себя добродетельной. Морализация по типу «ты плохая и я сломаю тебя, чтобы ты была хорошей» была здесь в почёте. И это сразу возбуждало – это куда более мощное унижение, которое годилось лишь для половой сферы. В реале, должно быть, удовольствие возникает на изломе чувств: когда подавляешь чувство неприятия и злости – подчиняешься от безысходности или самостоятельно – возбуждаешься. Несексуальные фантазии защищали её от страхов и одиночества, а сексуальные, казалось, были с ними мало связаны.

* * *

      Повзрослев, она поняла, что в хорошем несексуальном сюжете должен быть жестокий и могущественный человек, например, правитель-убийца, который, при всех возможностях, за тяжкий проступок не четвертует свою пленницу, а лишь накажет, словно дитя. Здесь наказание выступает в роли заботы, и человек этот кажется неравнодушным к своей рабыне. Она вообще обожала контрастность заботы на фоне возможности тирании. Её отклонение определённо находило удовольствие в нежности, только эту нежность должен был дарить ей тот, кто может и выпороть. Эта нежность, забота и дикая чуткость мужчины увлекали её остротой эмоций, и острота эта не притуплялась с годами. Опека, контроль, удержание в неволе и воспитание – всё это было здесь, и было обставлено не иначе, как глубокая заинтересованность и доброжелательность. Оно и действительно жестокостью не отличалось. Например, она могла и вовсе выдумать кумира – умного и харизматичного психиатра или актёра – и разыграть любовный сюжет лишь на неравном положении. Позже она поняла, что ей ещё повезло, что «искажение любви» пошло у неё по сценарию не самому жёсткому. Если бы дело было иначе, она бы требовала жёсткости в реальных отношениях.

      Несексуальные фантазии – это, можно сказать, пре-мазохизм. Это происхождение, основа, это определяет всё. О таком взаимодействии героев она могла фантазировать часами, получая желанные эмоции – она