Вещи моего детства. Александра Ершанская

ручка

      Перьевая ручка – это такой стерженек, похожий на карандашик. Стержень кончается блестящим металлическим пером. То есть оно блестящее, пока его не сунешь в чернила. А как сунешь, нужно сразу писать. А если замрешь на секундочку над листом с поднятым пером, то – караул! – клякса. Писать пером надо было в специальных тетрадках в косую линейку, с нажимом, но разным. Тогда одна часть буковки была толще, другая тоньше. Целое искусство. Называлось чистописание. У меня по нему были тройки и даже – о ужас! – двойки. По всем остальным предметам я училась на «пять». Круглость отличницы портило чистописание. Наверное, поэтому я так хорошо помню эту историю.

      В тот день в нашем первом классе ничто не предвещало беды. Был прекрасный солнечный зимний день. Наша учительница Валентина Ивановна вошла в класс, довольно улыбаясь.

      – Ребята, – сказала она, – наше советское государство делает вам замечательный подарок. Каждый из вас получит новую тетрадку по чистописанию. Теперь вы должны писать в новых тетрадках только на «пять».

      Валентина Ивановна пошла по рядам, лично вручая каждому ценный подарок. Я с трепетом взяла в руки тоненькую тетрадку, но, осмотрев со всех сторон, так и не поняла, что в ней особенного. Бледно-сизого цвета бумажная обложка. На обратной стороне текст гимна и правила октябрят. И все же я приняла ее из рук учительницы как высокую награду.

      – А сейчас, – продолжила Валентина Ивановна, – мы все красиво и очень аккуратно напишем свои имена и фамилии на обложке.

      Класс дружно сунул перья в чернильницы-непроливайки. Я нежно несла наполненное чернилами перо над обложкой тетради, в уме повторяя имя и фамилию. Вот-вот перо заскользит, с красивым нажимом рисуя букву Е. Но рука предательски дрогнула, и огромная клякса шмякнулась прямо в центр обложки. Государственная тетрадь была безнадежно испорчена. Ужас от содеянного был так велик, что меня просто парализовало. Я тупо смотрела на гигантскую кляксу. Что было дальше, помню смутно. Кажется, никто моей кляксы не заметил. Выйдя из школы со спрятанной на груди под фартуком тетрадкой (наивная надежда: вдруг пятно, согретое моим сердцем, исчезнет), я дала волю слезам. Я рыдала всю дорогу домой. И еще дома долго рыдала, положив тетрадку с кляксой на край стола и боясь к ней прикоснуться, словно к ране. Мама застала меня тихо плачущей в углу дивана.

      – Вот, – кивнула я на тетрадку, – мне Родина тетрадку подарила, чтоб я чистописала на «пять», а я кляксу… – охрипшим от горя голосом прошептала я.

      Мама скептически посмотрела на государственный подарок.

      – Делов-то, – сказала она.

      Порылась на полке, достала новую тетрадку в такой же сизой обложке в косую линейку:

      – Вот точно такая же, не реви.

      – Нельзя такую же! – взвыла я. – Эту мне наша советская страна не дарила.

      – Хорошо, – согласилась мама, – тогда мы просто сменим обложку. – И своими ловкими руками моментально поменяла обложку и промокашку. – На, учись на пять. Радуй родину.

      Я трепетно