Комедианты. Валерий Михайлов

кто отказаться) обязуемся выполнять эти правила, нас развели по палатам – одиночным камерам два на два с голым антисанитарного вида матрасом на полу. Окон в палате не было, электричества тем более. Единственным источником света было небольшое оконце в двери, куда проникали жалкие остатки тусклого света из коридора. Зато обед подали в номер. Приоткрылась дверь, и мне в комнату всунули миску без ложки с жуткой кашей на воде.

      Страх мой, как это ни странно, после такого поворота событий исчез. Конечно, настроение подобное положение вещей вряд ли кому могло улучшить, но теперь я знал врага в лицо, а это что-то, да значило.

      Ночью меня разбудил крик. Кто-то истошно кричал и бился в истерике. Не выдержали нервы у бедолаги. Раздался выстрел, оборвавший крик, затем второй, контрольный.

      Еще через минуту лязгнул дверной замок.

      – Встать!

      Я поднялся на ноги.

      – Выходи.

      Я повиновался.

      – Стой, – приказал санитар, когда я вышел из палаты, – шаг вправо и замер.

      Я встал справа от двери, прижавшись спиной к стене. Точно также стояли и все остальные. На лицах был испуг.

      Двое добровольных участников протащили за ноги труп, оставляющий следы крови на полу. Их сопровождал санитар с дубиной.

      Другой, с пистолетом в руках, нервно ходил перед строем, зло глядя в наши лица, словно хотел еще на ком-то продемонстрировать действие оружия.

      – Бешенство – болезнь заразная, – прошипел он. – Мы будем отстреливать любого, кто проявит симптомы болезни. Всем понятно?

      Нам было понятно всем, поэтому мы стояли, не шелохнувшись, боясь отвести глаза от страшного оружия.

      – Ты и ты, – ткнул он, не глядя, пистолетом в строй, – убрать здесь все. Остальные по камерам.

      «Конечно, многое вы не будете понимать, многое покажется вам неприемлемым, но вы не должны забывать, что это эксперимент, направленный на благо человечества, и если некоторые моменты способны приносить боль, то скальпель хирурга тоже приносит боль, однако же, это боль во благо. Помните это, Дюльснендорф», – звучали в моей голове слова Цветикова. Я повторял их мысленно вновь и вновь, словно в этих словах была разгадка, способная подарить мне жизнь. А еще я думал, что люди переживали гестапо, да что там гестапо, НКВД с нашими советскими лагерями, а там было страшней.

      По утрам, накормив какой-то баландой, нас выводили на работу. Нам надлежало вычерпывать воду ведрами из одного колодца и выливать ее в другой. И так целый день с коротким перерывом на скудный обед. Наиглупейшая, надо сказать, работа, к тому же колодцы были сообщающимися, что делало наше занятие еще более тупым и бессмысленным. И никакой остановки. Стоило кому-нибудь замедлить работу, как санитары тут же набрасывались на него с дубинками, избивая до полусмерти, а если это не помогало, а это никогда не помогало, отправляли в карцер. Тогда-то мы узнали, что это такое, от редких вернувшихся оттуда