Племя людей. Олег Мироненко

хулиган, небрежно процедил: «Ты, чё, не мог с первого удара сломать? Они же пиленные были – видно же…» В снизошедшем на Серёжу состоянии спокойной эйфории он только смотрел на обидчика и улыбался, не отвечая, и тот вдруг засуетился, что-то ещё пролепетал и быстро отошёл.

      Внутри затрепетало тепло. Так он стал Серёгой.

      15.

      У него было восторженно-подобострастное отношение к красивым людям и вещам; подсознательно он полагал, что они принадлежат к какой-то другой стороне жизни, нежели обычные люди и предметы. Высоцкий вон пел: «В восторженность не верю…», а Серёга верил, хотя и считал, что это не про него, постоянно гримасничая при этом перед зеркалом и натягивая на себя один фальшивый образ за другим.

      А сколько же вокруг было красивых людей! На первом месте в его иерархии, безусловно, царила учительница математики. Высокая, статная, с золотым отливом блондинка с внимательными синющими глазами и добрым, немного усталым (что вы хотите от учительницы?) и очень милым, милым, милым лицом – царевна, одним словом. Нет! Королевна. Старше Серёги раза в два и, естественно, замужем. Впрочем, никаких прав на неё он, конечно же, и не собирался предъявлять, будь она хоть и двадцатилетней девушкой на выданье – кроме одного: в тайне боготворить её. И не было в этом ничего плотского… ну, или почти ничего. Во всяком случае, сравнивать это с подглядыванием за купающимися ночью разудалыми вожатыми в лагере было ну никак невозможно. Там – буйство гормонов, когда срочно надо было уединиться и снять напряжение (все мы прошли через это – чего уж там…), здесь – трепет рыцарства, поклонение идеалу, и ничего постыдного и грязного примешиваться к этому было не должно.

      Реальные девчонки по Серёге тоже сохли – кто сказал, что хорошие мальчики не могут быть предметом мечтаний? Ему писали записки, предлагая дружбу и всё остальное по списку, он читал эти послания, хмурился и оставлял их без ответа. Ему было не до мирской суеты – служение идеалу требовало жертв. К тому же, служить бесплотной идее было гораздо проще, чем разбираться с тараканами в голове невесть что насочинявших себе девчонок. Ах вы, комплексы, комплексы…

      К тому же, в пятнадцать лет на его взбудораженной юношеской душе поставил своё клеймо рок’n’ролл, и музыка стала его безошибочным проводником в абстрактный мир грёз и фантазий. Искусство должно в первую очередь волновать, чтобы делать нас живыми, и с той поры, когда с первого раза он запал на хнычущую вальяжно-раздолбайскую гитару, ничто уже так не бередило его душу. Это стало его настоящей страстью, этой музыкой он хотел владеть. Японские кассеты стоили дороговато, а с учётом наценки барышников – так и просто дорого, и Серёга подрядился мыть полы в школе по вечерам за весьма умеренную плату, деля доход с предприимчивой администрацией школы. Мыл он их в течении полугода, до лета, болезненно перенося насмешки и борясь с постоянным желанием забить на эту ежедневную трёхчасовую экзекуцию. Характер у него с учётом переходного возраста ломался вместе