Кружение незримых птиц. Антология

меньше верю в чудеса.

      На нашей суетной планете

      Полжизни – это полчаса.

      Заранье путь нам уготован,

      Чьего-то замысла рабам,

      Не зря придумал ван Бетховен:

      «Пабабабам, пабабабам»…

      Ничто не ново в этом мире,

      Ничто не вечно под луной,

      Никто нигде не мыслил шире,

      Чем Заратустра или Ной.

      Все непременно повторится

      Рефреном страшным и простым.

      И снова в дверь судьба стучится:

      «Тыдыдыдым, тыдыдыдым»…

      И небо кажется с овчинку,

      И всякий вздор идет на ум,

      Но все-таки поставь пластинку —

      «Тудудудум, тудудудум»…

      И снова жизнь полна цветенья,

      Весны, любви, прекрасных дам,

      И божества, и вдохновенья,

      «Тадададам, тадададам»…

      «Хочу скорее в ноосферу…»

      Хочу скорее в ноосферу

      За струйкой дыма светло-серой,

      Умчусь бумажным человечком,

      Сгорев в огне пасхальной свечки,

      Сквозь крышу, в небо, в постоянство,

      Вдыхая время и пространство,

      Подальше от переживаний,

      Любовей, разочарований,

      Туда! К фантазиям, идеям,

      Героям, гениям, злодеям…

      Там вместе все, что не совместно,

      Едино все и, если честно,

      Никто не думает о Вечном

      И не стремится с каждым встречным

      Вступать в полемику пустую

      О смысле жизни, ибо всуе

      Мы столько раз пытались тщетно

      Его найти, что незаметно

      Дошли до «жизни после смерти»,

      А в ней, конечно, уж поверьте,

      Нет ни вопросов, ни ответов,

      Ни правил, ни авторитетов;

      Ну разве только Аmadeus…

      Хоть я давно уж не надеюсь,

      Что Lacrimosa не напрасна,

      Что звуки могут быть прекрасны,

      Вода чиста и люди братья,

      Любовь – не то чтобы занятье,

      А все-таки огонь желанья,

      В котором я без колебанья

      Сгорю и – прямо в ноосферу

      За струйкой дыма светло-серой.

      «Рядом с девушкой в шубке из крашеной норки…»

      Рядом с девушкой в шубке из крашеной норки

      На февральском морозе, не чуя конечностей,

      В безнадежной тоске по трамваю восьмерке

      Думать не о чем, кроме как о бесконечности.

      Вероятней всего, что по чьей-нибудь шалости,

      По халатности, глупости или по беспечности

      Восьмерка набок упала от усталости

      И стала символом бесконечности.

      Бесконечность «до» и бесконечность «после»,

      Разделенные ожиданием восьмерки трамвая,

      Стремительно сближаются и встречаются где-то возле

      Креста или камня у дорожки, с края,

      Без ограды, под той стареющей липой,

      Что изредка слышит нарушающий молчание

      Звук, что-то между вздохом и всхлипом,

      Застревающий между суффиксом и окончанием

      В слове «единственный», которое снежинке тающей

      Влажно шепчут красивые красные губы,

      Сложенные