Кружение незримых птиц. Антология

сделает сердце твое счастливым,

      И никогда не будет в нем фальши…» —

      Так матушка плакала о любимом

      Ребенке. А он уходил все дальше.

      У окна

      Она стояла долго у окна,

      Цепляясь взглядом за черту предметов,

      У горизонта слившихся. Одна.

      Но пустоты не чувствуя при этом.

      Был день похож на предыдущий день:

      Без суеты, без лишнего движенья.

      Она стояла, и скользила тень

      Ей под ноги, как чье-то откровенье.

      А где-то в доме замерли весы,

      Ворчал старик и нервничал ребенок,

      Бежало время, тикали часы —

      Их стрелка походила на осколок,

      Застрявший в неподвижности. И взгляд

      Летел за птицами, срезая небо

      По краешку, и много раз подряд…

      Она звала их, предлагая хлеба.

      Но птицы улетали. У окна

      Стояла, не меняя положенья,

      Слепая женщина. Она одна

      Из тех, кто видит мир без искаженья.

      Инна Порядина

      г. Москва

      Окончила отделение русского языка и литературы Московского государственного педагогического университета имени М. А. Шолохова. Публикуется как детский писатель с 2016 года, работает в жанре короткого рассказа и детского фэнтези.

      Из интервью с автором:

      Не знаю, какие произведения люблю писать больше: миниатюры ли, каждое слово которых выверено и может нести в себе несколько смыслов, или длинные рассказы, объем которых позволяет развернуться, поэтому пишу и то и другое.

      © Порядина И., 2018

      Бенефис

      Она вошла стремительно, распахнув стеклянную дверь, и с порога попросила самого лучшего.

      «Платья, корсеты, вуали! Несите все!» – кричали ее тонкий стан, коричные глаза и губы в яркой акварели.

      Я выложил пред нею наш товар: тончайшие лилейные кружева, белоснежные газовые лифы и невесомые сетчатые чулки, которые прелестны на точеной женской ножке.

      Она хлопнула пушистыми ресницами, сверкнула ямочками на щеках, и я принес бордовые, синие и золотые шелковые корсеты с десятками холодных застежек; и сотни воздушных разноцветных юбок; и перчатки, которые для того лишь созданы, чтобы обнимать каждый женский пальчик да карабкаться все выше, выше, выше по гладкой юной коже к острому тугому локотку.

      «Ах, я актриса, – призналась она мне, зардевшись, и хихикнула в кулачок, – и знаете ли, я помню свой первый бенефис! Я расскажу».

      «Зачем вы к нам?» – в тот день спросила меня строгая дама в пожилом пенсне. «Да, она была знаменитой артисткой и сидела в приемной комиссии».

      «Я люблю платья! – ответила ей я. – И чтобы крутиться, и стоять на сцене, и чтобы зрители, и свет, и аплодисменты! Ведь театр – это жизнь!»

      Я завернул ей полдюжины носовых платков в хрустящую бумагу. Больше она ничего не взяла. Хотя нет. Уже на пороге, обернувшись, потребовала шляпку. «Непременно черный котелок», – качнула она острым подбородком.

      «Постойте, – подивился я, – такая прелестница будет в мужском котелке?»

      Она кивнула, и я продал наш самый лучший, но не ее размера.

      А вечером, когда